Письма на воде

Холина Арина

– У нас с Раисой Павловной тоже не все слава богу… – признавался тесть. – Мы же после рождения Ирочки два года вместе не жили… Всякое бывает… Брак – это работа… Хрупкая девочка… Не переживет…

В коридоре подслушивала Раиса Павловна и время от времени позванивала Ирочке.

Никита вернулся в семью.

Саша так и не поняла, хорошо это или плохо.

А Никите у нее понравилось. По дороге к Саше он думал о том, как они будут жить в ее студии.

Он грелся в джакузи, рассматривал просторную ванную комнату с современной техникой, красивым кафелем, дорогой мебелью.

В

остальных комнатах его поджидал богатый ремонт, удобные итальянские диваны немного под старину, ковры ручной работы. Он к этому привык.

Зато у Ирочки сиськи большие.

Спустя пару дней Никита полюбопытствовал насчет рубашки.

– Я ее выкинула, – ответила Саша.

– Как выкинула?

– Ну, сжечь ее было бы все-таки трудно…

– Ты о чем?! Это Гуччи!

– Никита…

– Да е… твою мать!

– Полегче! Ты с какой стати так со мной разговариваешь?!

– Саш, ну какого черта…

– До свидания.

Саша бросила трубку.

И Никиту, конечно же, тоже бросила.

– Мы можем поговорить? – Он дозвонился ей с седьмой попытки.

– Никита, о чем?

– Мне нужно многое тебе сказать.

– Ты ошибался. Все не так просто. У тебя сейчас не самое простое время. Ты по мне скучаешь. Да?

– Да.

– Это детский лепет, честное слово. Я тебе даже верю, только вот свои проблемы решай сам.

– Я думал…

Он замолчал.

– Что ты думал?

– Мне кажется, есть смысл подумать о нас с тобой.

– Ну вот и думай, – отрезала Саша.

Она решила тогда, что так для нее лучше. Не хотела становиться спусковым крючком. Не хотела произносить: так хочу быть с тобой, бросай жену, будет хорошо, будет здорово, мы уже одной ногой в раю! Я буду держать тебя за руку, когда ты начнешь хныкать и когда скажешь, что жена – сволочь и грабительница…

Все это казалось ей унизительным.

«Не любишь – разводись, – думала она. – Любишь – не занимайся сексом с другими женщинами». Она могла бы – возможно – быть с ним, но со своей жизнью он должен был определиться сам.

Мы не умеем сочувствовать чужим слабостям – только потому, что сами бываем беспомощны и неуверены в себе.

Мы вырастаем и становимся более щедрыми, раздвигаем рамки, учимся понимать мотивы чужих поступков, мы станем снисходительными, но так и не сможем понять людей, которые зубами держатся за свои недостатки.

– Что я могу сделать? Я такой человек. Вот так несправедливо обошлась со мной судьба! – говорят они.

Они боятся зеркал, потому что те отражают правду. Не то, как мы себя видим, а то, какими мы предстаем перед миром. Они не любят свои фотографии.

Они не выносят разговоры по душам – те отражают то, что происходит у них внутри.

Мы тоже боялись. У нас тряслись поджилки. Нервные пальцы двигались, как у пианистов. Но мы воевали. Сами с собой, со своим прошлым. Мы хотели другого будущего.

– Ты что, хочешь быть как Витя?! – подстегивали мы друг друга.

Витя – брат одной знакомой.

Тридцать семь лет, живет с мамой. Выучился на программиста, был сайентологом,

потом увлекся парашютным спортом – подрабатывал инструктором, неожиданно решил стать боксером, передумал, подался в церковь, служил там сторожем, разочаровался, устроился в банк системным администратором, уволился, теперь чинит компьютеры на дому.

Его мать, женщина, похожая на гнома, вздыхает, затягивается тонкой сигаретой и говорит:

– Теперь я знаю, что была не права. Но что тут можно поделать?

Витя ненавидит ее. Вернее, то, что он испытывает к ней – глупая смесь любви и ненависти, которой обычно болеют подростки, – а ему уже тридцать семь. Он всю свою жизнь потратил на слезы, упреки, истерики и сожаления о том, что ему не повезло.

Люди не хотят преодолевать трудности.

Магическое мышление, такое соблазнительное в детстве, когда тебе даже не кажется, а ты уверен, что стоит лишь захотеть – и сбудется любая мечта, в одно мгновение становится твоим личным врагом.

Мы были другими. Терпели боль, если надеялись, что потом будет лучше.

Никита топтался на одном месте. Он выбрал наркоз – сражался с болью как умел.

А Ирочка что-то затеяла. Сказала, что хочет попробовать свинг.

Они выбрали по Интернету пару, которая живьем выглядела не совсем так, как на фотографиях. Жена оказалась привлекательнее мужа, хоть и набрала лишних пять-семь килограммов.

Они выпили много вина, и Никита никак не мог кончить. Он слышал, как стонет Ирочка, и думал почему-то о том, что Саша бы никогда на такое не пошла. Мысли о ней отказывались его покидать.

Ирочка затащила его в свинг-клуб. И если раньше Никита считал себя сексуально раскрепощенным, то тут очень быстро понял, что это совсем не так. У него было слишком много барьеров – и один из них отделял его от толпы обнаженных людей, которые занимаются сексом друг у друга на виду.

Ирочка предложила взять в кровать подружку.

– Что-то ты разошлась… – удивился Никита.

– Я хочу спасти наш брак! – рявкнула Ирочка.

Подружка ему не понравилась. Это была девушка с большой грудью, потными подмышками и намеком на усики. Не сказать, чтобы она была неприятной – обычная девушка, но почему-то Никите захотелось убежать. Спрятаться в гараже у Сережи, закутаться в плед, еще пахнувший Сашиными духами, и пить самбуку, которая нежно и вкусно уносит разум за пределы земных переживаний.

– Я так больше не могу, – признался он Ирочке.

– Хорошо! – откликнулась та, подкрасила губы и куда-то убежала.

Никита сразу и не обратил внимания, что жена реже бывает дома. Это было таким счастьем, таким облегчением, что он боялся спугнуть удачу.

Никто не кричал:

– Никита-а-а!

А когда он приходил к ней в комнату, не пищал тонким голоском:

– Сделай мне чаю…

И не орал из спальни:

– С одной ложкой сахара! Пастилу не забудь!

Ира просила его налить ей ванну. Принести чистое полотенце. Сходить в магазин за тампонами, молоком, зефиром в шоколаде – непременно со вкусом крем-брюле, взять в японском ресторане на вынос роллы.