Письма Непокорного. Том 1
Шрифт:
Оставляю тебя, мой дорогой Жан-Поль. И с нетерпением ожидаю твоих новостей и сведений.
Обнимаю тебя со всей моей признательностью и дружбой.
Б.
U
Пондичерри, 17 января [1949]
Понедельник
Клари
Подруга,
............
Сегодня
Хотелось рассказать вам о стольких вещах, причиняющих боль. Я захвачен таким отвращением к людям и вещам. Если бы вы знали, в какой грязи всё здесь пребывает, никто не может избегнуть её. У меня впечатление, что я захвачен чем-то вроде водоворота, засасывающего меня в глубину я не знаю какой пропасти. Всё утекает сквозь пальцы. Не на что опереться. Все точки опоры исчезают. Всё это уродливо, Клари. Я испытываю отвращение, и опиум стал для меня убежищем. Я хочу выйти из этого человеческого болота.
Вы всё ещё мой друг?
Но я собираюсь сказать вам о том, что у меня на сердце, что я чувствую, чего хочу, а потом, если вы по-прежнему мой друг, вы найдёте нужные слова, чтобы помочь мне.
Начиная с 15 лет, когда мои родители, приведённые в ужас моим невозможным характером, отправили меня в заключение в Аббатство Лангонье -- с этого 15-летнего возраста я постоянно живу в состоянии анархии и бунта. Война лишь развила эту предрасположенность к беспорядку, более того, придала ей вкус риска и смерти. И наконец, Индия довела до апогея эту интеллектуальную и эмоциональную анархию. Меня "тянуло сразу во все стороны", подобно индийским толпам, подобно их храмам, их джунглям. Это великое кораблекрушение в Космосе. Меня изрешетило, я дал течь сразу со всех сторон, и чтобы забыть об этом, я и задыхаюсь в негативном созерцании под опиумом.
Я хочу, чтобы всё это прекратилось. Не могу сказать, что мне захотелось вдруг стать порядочным, законным и социальным -- нет. Но я стремлюсь к чистой жизни. Я стремлюсь в ПУСТЫНЮ; громадные плоские пространства, солнце и дороги, где ценность измеряется скромным эталоном количества километров, пройденных под жаркими лучами светила. Я стремлюсь к подлинному одиночеству, я стремлюсь ощутить крепость своих мышц под натянутой кожей. Я стремлюсь к жажде, я хочу попробовать ОЧИЩАЮЩЕЙ воды оазисов после изнуряющего дня в песках. Понимаете? Я стремлюсь отыскать нечто возвышенное -- в этой Пустыне, нечто, что я уже когда-то нашёл в Море.
Так что у меня есть большой проект, который я намерен очень скоро осуществить, если не будет материальных или "дипломатических" затруднений: я намерен уехать в Китай по великому Шёлковому Пути, один, пешком, с караванами и случайными проводниками -- пройти через Гилгит и пустыню к реке Тарим. Шесть месяцев пустыни в центральной Азии. Ставить свою палатку там, где захочу. Узнать себе цену в этом саморазоблачении. Ощутить твёрдость Скалы и глянец песчинки. Наконец, очиститься.
Моей целью является не сам Китай. Я не хочу знать, чем я буду там заниматься. Моя цель -- пустыня, тяжёлая мышечная работа, молчание. Понимаете? Возможно, после этих шести месяцев пути я смогу узнать, чего я стою, чего хочу.
Я ухожу из Пондичерри через месяц, в середине февраля. Все необходимое -- подготовка, экипировка -- я сделаю в Дели, где меня приютит д'Онсие. Вот так.
В сущности, каждого из нас можно "определить" способом равновесия, которое нам присуще. Один находит своё равновесие в браке или в Сорбонне, другой в лаборатории или на трибуне Парламента. Я полагаю, что моё равновесие другого рода: это равновесие на краю бездны -- тонкая кромка, на которой ты либо держишься абсолютно прямо, либо падаешь. Я "чувствую" свою жизнь только в этих крайностях, где я могу сыграть по полной, одним ударом. Я понимаю жизнь только как жестокий ВЫЗОВ судьбе, как в момент смерти. Только смерть может сделать жизнь выпуклой, рельефной, придать ей тот удивительный вкус, который она имела в период
Я чувствую, Клари, что не могу свободно дышать, кроме как в этих испытаниях, в этих бесконечных "Судах Божьих"; жить всегда в предпоследней Ордалии*, в которой я черпаю право продолжать существование ещё в течение какого-то времени до следующего испытания и следующего триумфа. В испытании Пустыней я, возможно, найду новое оправдание, по крайней мере, на некоторое время. Присутствует вся эта лихорадка, которую мне хотелось бы успокоить. Мне нужно исчерпать себя.
Но я занимаюсь ерундой. Мне надоело играть в "мыслящую авторучку", следить за собой и ЗНАТЬ. Я хочу великого обнажённого молчания, наготы и лопающейся на солнце кожи. Вы понимаете, позволить этому бедному маленькому Я умереть в песках и отыскать подлинное глубинное сокровище.
Напишите мне, подруга, если вы прощаете мне моё молчание. Это было не упрямством, а пустотой души. Расскажите мне, о чём вы думаете.
Дружески обнимаю вас и Макса.
Всегда ваш
Б.
Удачи?
U
Пондичерри, 5 февраля 1949
Бернару д'Онсие
Дорогой мой Бернар,
Хочу сообщить тебе об одной победе: я последовал твоим советам и совершаю дезинтоксикацию. Начал 17 января с уменьшающихся доз, и вот уже три дня, как не курю. Я разбит, обессилен, но верю, что эта партия будет выиграна. Я больше не буду курить, кроме как только с тобой, и я учусь "обладать наркотиком вместо того, чтобы позволить ему обладать мной".
Физически я обессилен, но чувствую себя словно заново помолодевшим и возвращаюсь в число "живых" -- не столько для того, чтобы ими восхищаться, сколько для того, чтобы их превзойти. В моих жилах настоящая весна духа. Без сомнения, сегодня вечером я буду менее стойким, но этот рассвет наполняет моё сердце радостью, и конечно же мне хочется поделиться с тобой этой радостью, я должен сказать тебе, сказать ясно и доходчиво, о твоём последнем письме и со всей простотой ответить на заданные тобой вопросы.
Ты спрашивал у меня, какому "закону" я принадлежу. И я собираюсь ответить тебе, кем я был, что я чувствую и что хочу сделать.
И сначала хотелось бы сказать тебе о той глубинной связи, непрерывности, преемственности, которую я обнаруживаю в своей жизни, с каждым днём всё больше; связь между страстным мальчишкой, которым я был в десять лет на забастовках в Бретани, и человеком, которым являюсь сейчас. Словно я не занимался ничем, кроме выполнения определённых обещаний юности, которые мы даём самим себе, не очень хорошо понимая, зачем. Словно вся моя жизнь до настоящего момента была лишь непрерывным выражением этого внутреннего РИТМА, который начал пульсировать в тот вечер Пасхи во время большого прилива, когда я десяти лет от роду гулял у обрывов среди пенных бурунов и орал как сумасшедший от радости и избытка силы. Ты понимаешь, тот вечер был словно посвящением неизвестному Богу, посвящением, смысл и значение которого были мне неведомы. Я пока ещё не ведал значения радости, которую я тогда ощутил, но сейчас я несу в себе нечто вроде внутренней ЛИХОРАДКИ, которая полностью детерминирует меня и мои действия. Все мои поступки, весь мой образ действий является и может являться только выражением этого внутреннего движения, этого ритма.