Письма Непокорного. Том 1
Шрифт:
Сколько раз, разъезжая по Африке, я готов был отказаться от всего, написать Изе, что я возвращаюсь, а Уотсону -- что я принимаю его предложения. Сделать это было намного проще (и я никогда не считал, что разбогатеть -- это "стыдно"!) Бернар, как ты мог подумать, что я вкалывал, продавая эти проклятые Ларуссы, лишь ради того, чтобы тебя удивить! Бог мой, мне нужна была не публика, а лишь немного понимания и дружбы в трудный период.
Это письмо не для того, чтобы потеряться в горечи или ненужных сожалениях, -- но чтобы расставить вещи по местам и разъяснить тебе цель, которую я преследую, ибо последние шесть лет наша дружба отмечена лишь недопониманием.
Именно в Индии, вначале в Ашраме Понди, затем у Брюстера, я обнаружил
В Индии, уйдя от Барона, я хотел возвратиться в Ашрам, но мне посоветовали пойти в Алмору и увидеться с Брюстером, которого я тогда не знал. У Брюстера, а затем в близлежащем ашраме я получил другие опыты и колебался между Ашрамом в Понди и Ашрамом в Миртоле. В конечном счёте я получил письмо из Понди, в котором мне перед принятием окончательного решения рекомендовали "очиститься", "исчерпать некоторое количество противоречивых тенденций" в себе и возвратиться во Францию. На протяжении пяти лет я "исчерпал" немало вещей... На дорогах Гвианы и Бразилии я научился познавать свои собственные силы, я испытывал себя различными способами и доказал себе, что способен достичь материального успеха (если я возвращусь в ашрам, это не будет выражением комплекса неполноценности). Наиболее тягостным был опыт с Изой и Уотсоном, словно одновременно всё накинулось на меня с целью задержать -- я боялся уступить и хотел испытать себя, сделав шаг назад, оставшись один в Африке, прежде чем окончательно возвратиться в Индию (или отказаться от всего и присоединиться к Изе и Уотсону). Я хотел уйти в пустыню -- остатки романтизма; вместо этого я продаю Ларусса -- это наиболее худшая из пустынь. Вот.
Если бы не колебания во мне самом, я никогда не стал бы рассказывать тебе о том, что я оставил -- но я не "сверхчеловек", я люблю Изу и я также хотел бы приятной жизни, которую мне предлагает Уотсон. Бывают вечера, когда думать об этом совсем не смешно... Если я буду писать в таком же тоне, ты подумаешь, будто я собираюсь играть в корнелевских героев* (или, за неимением их, в "пророков для прыщавых девственниц, которые..." и т.д.) -- там, внутри, нет ничего от Корнеля. Будь мы все в одной пьесе, это было бы проще -- но в нас самих есть несколько планов существования, не всегда согласующихся друг с другом. Мне кажется, что если бы я отказался от Индии, то потерял бы единственный шанс достичь этого высочайшего плана, которого я коснулся. Впрочем, теперь я даже и не знаю, является ли это вопросом "выбора" -- мне кажется, что, скорее, кто-то или что-то в наших глубинах выбирает за нас. Я покинул Бразилию так, как бросаются в воду -- нелегко всегда иметь мужество для своих решений...
Ты мне пишешь, что я "бунтую против любого порядка". Прежде я бунтовал, и этот бунт мне помог. Если сейчас я не подчиняюсь никакому из социальных законов -- в Колониальной Школе или у Уотсона -- то лишь потому, что я хочу найти единственный закон, которому я принадлежу, тот закон, который я предчувствовал в детстве и в обнажённости концлагерей, тот закон, который я обнаружил в Индии. И я буду искать в Индии не вольной жизни, но дисциплины, Йоги и учителя, который поможет мне познать себя.
Сожалею, что сказал тебе о своей болезни. Ибо получаю в-ответ: "Истощая
В-общем, мне надоело извиняться за то, что я написал то или это, и давать разъяснения, в то время как я пытался по-братски рассказать тебе о том, что я чувствовал, чем жил, о чём думал.
Бесспорно, ты будешь полагать, что я написал это письмо только лишь для того, чтобы принять букет цветов после своего циркового номера, ну или на худой конец пару ответных строк, типа "как же я ошибался, я и не знал, что ты такой великий святой, столь благородный характером!" Уверяю, я не держу тебя за идиота, и тем более за зеркало -- но если ты будешь кукситься, как в своём последнем письме, остаётся лишь опустить руки.
Я не буду опускать руки, я буду цепляться изо всех сил и попытаюсь в-одиночку распутать свою маленькую проблему. Если тебе это интересно, ты обязательно об этом узнаешь тем или иным способом, как только я возвращусь в Индию или в Бразилию. Может быть, позже мы сумеем лучше понять друг друга?
Б.
P.S. Я собираюсь написать Уотсону и ответить на его последние предложения, пригласив его этим летом во Францию для принятия окончательных обязательств в отношении него.
U
Фрагмент Дневника
(Разговор с Т., приятелем-евреем, который вовлёк меня в приключение с Ларуссом)
Ломе (Того), 10 апреля 53
Он говорит: "...видишь ли, я хочу воздержаться от того, чтобы слишком много думать. Как только я прекращаю работать, это вгоняет меня в хандру; ощущение, что пребываешь в пустоте... Моя мать, она боится, когда видит, что я слишком много думаю... Однако, я не могу сказать, что у меня есть причины для хандры: сегодня мы хорошо поработали, уже несколько дней мы хорошо работаем... но когда думаешь об этом: сегодня сто тысяч франков КФА* оборота; завтра пятьдесят тысяч; послезавтра ничего, а потом ещё сто тысяч; какая разница? Это ничего не меняет...
Видишь ли, когда я об этом думаю... Допустим, ты достиг всех своих целей; я могу купить холодильник своей матери, оплатить квартиру и свой драндулет... Что это меняет? Ты доволен тем, что получил удовольствие. А потом?... Что это меняет?...
То, что происходит со мной сегодня вечером, это не хандра, нет, таким образом я чувствую вещи... Бывают дни, когда я говорю, что типы, совершающие самоубийство, не являются трусами. Но и это тоже, что это меняет?...
Видишь ли, должно существовать нечто позади... Верующие, у них есть шанс... Жизнь, это нечто, что нам навязали; мы не выбирали...