Письма с Прусской войны
Шрифт:
Проблемы и контекст
Одна из ключевых проблем истории как науки – в соотношении уникального и общего, единичного и обобщения. В нашем случае присутствует случайность в квадрате: отдельные письма представляют собой не только индивидуальные казусы/кейсы; произвольно, на полуслове вырванное из темноты прошедшего на полуслове и обрывается. Случай стоит в начале замысла, случай определяет правила игры и заявляет о себе как о полноправном, а то и главном участнике на празднике исторического познания.
34
Иоганн Вильгельм Людвиг Глейм, «Восемнадцатому веку» (1797). – Пер. автора.
«Однажды в архиве мне случайно попалось…»: немало исторических исследований начинается так или похожим образом. Характер подобных находок, демонстрирующий и магию, и неопределенный статус исторического ремесла, равно как и неизбежная фрагментарность найденного, ставит историка перед вопросом: что с этим, собственно, делать? Публиковать в жанре археографов позапрошлого столетия «новыя материалы
35
Каменский 2007, 20.
В нашем случае личный характер документов сразу поворачивает указатель на историческую антропологию – историю людей. Круг авторов писем подразумевает исследование определенной социально-профессиональной группы. Историю скорее микроуровня. И историю локальную, ибо центральный содержательный стержень этих писем, баталия и следующий за ней период, привязан к определенным пространственным и временным координатам [36] .
Скелет первоначальных справочных комментариев понемногу обрастал плотью деталей; обнаружившиеся ниточки заставляли, как котенка с клубком, не выпускать их, прослеживая дальше. Среди этих своеобразных гиперссылок были и синхронные, отсылавшие к персоналиям и реалиям той же эпохи, и асинхронные, которые вели в последующие времена вплоть до современности. Комментируя, к примеру, письмо И. П. Леонтьева (№ 73), я обнаружил, что выстроенную им и разрушенную во времена оны усадьбу выкупил и восстановил современный потомок. Отослав в усадебный музей копию письма прапрапрабабке, которую та 260 лет назад так и не получила, можно было почувствовать хоть отчасти, что такое власть над временем. Обнаружилась между тем и масса перекрестных ссылок между письмами и их авторами. Естественным путем вводные комментарии переросли в своего рода histoire totale или пусть ограниченную, но энциклопедию военно-офицерской русской жизни на данную эпоху. В этом контексте найденные тексты звучат по-иному и по-иному позволяют выстроить обобщения.
36
F"ussel, Sikora 2014, 21.
Вырисовывавшийся сценарий с крупными планами диктовал, в свою очередь, необходимость максимально сузить временные рамки. Взять в этом качестве год – прием вполне проверенный и популярный, будь то годы судьбоносные, вроде 1812, 1913, 1917, 1937, или, наоборот, заурядные, позволяющие лучше ощутить вкус повседневности, как, скажем, 1718 [37] .
Письма, как сообщает и заголовок, с войны. Война и баталия предстает на разных уровнях от высшего командования до подпоручиков и штабных канцеляристов. Ощутимо меняется оптика видения событий, становится хотя бы отчасти доступен опыт переживания «простого» (условно – насколько «прост» может быть имеющий офицерское достоинство) человека [38] . Второе столь же очевидное: в антропологическом ракурсе, к которому располагают письма, война предстает повседневностью особого рода, сопровождаемой экстремальными переживаниями [39] . Это придает письмам особый оттенок живости в жанре «пишу тебе на сапоге убитого товарища» [40] .
37
Кошелева 2004, 15–16.
38
Бильбасов 1887, 31.
39
Близко к этому подходят реалии плена, см.: Козлов 2011; Лавров 2010.
40
Между прочим, и буквально: «Пишу сие между убитыми, на обагренном кровью поле баталии», – сообщает своей матери (!) офицер из франко-саксонской армии после битвы при Луттерберге в 1758 г. (Ганс Карл Генрих фон Траутцшен – матери, Луттерберг 11.10.1758 // Trautzschen 1769, 93).
Его видно в самом буквальном смысле: вот черкает несколько строк через силу насквозь промокший Яков Брюс, прежде чем завалиться на тюфяк (№ 26); вот расплываются буквы и валятся строчки у Федора Мухортова, который пьет с однополчанином чарку водки за здоровье тещи (№ 17); вот разводы от какой-то «птички», отправленной вместе с письмом своей любезной Алексеем Ильиным (№ 50); вот жуткий скачущий почерк раненого Василия Долгорукова, к тому же в юности учившегося письму тайком в походных условиях (№ 77): та самая жизнь, «теплящаяся в остывших чернилах» из эпиграфа Вяземского.
Баталия – кульминация, требующая эмоционального переживания и интеллектуального осмысления, заставляющая привязать эту повседневность к «большим нарративам». С личным происхождением источника и привязкой к «большим нарративам» связан третий ключевой элемент, вопрос о самосознании авторов писем.
В историографическом смысле исследование вписывается в обширное поле так называемой «новой военной истории» [41] . Ее новизна заключается в применении к реалиям войны культурно-антропологического подхода и проблематики «человека на войне» в противовес «старой» событийной и «идейной» истории войн. Полемическое противопоставление, впрочем, может быть снято: «большие нарративы» вовсе не противоречат включению антропологического фокуса [42] . В европейской историографии ключевое значение для этого направления приобрели публикации в рамках нескольких научных и издательских проектов. «Война в истории» (KRiG, Krieg in der Geschichte) в Германии связана с результатами работы Особой исследовательской группы в Университете Тюбингена «Военный опыт. Война и общество в Новое время» [43] . Два других проекта – английская серия «Война, культура и общество, 1750–1850» (War, Culture and Society) [44] , и немецкая «Война и общество раннего Нового времени», которую выпускает одноименный центр (Arbeitskreis Milit"ar und Gesellschaft in der Fr"uhen Neuzeit) в Потсдаме [45] – особое внимание обращают на войны раннего Нового времени, в том числе, и особенно, на Семилетнюю.
41
Pr"ove 2010, 105–124.
42
Как показывает, например, исследование Доминика Ливена о войне 1812–1814 гг. (Ливен 2012).
43
http://www.uni-tuebingen.de/SFB437;посл. обращение 20.07.2015.
44
http://www.palgrave.com/series/war,-culture-and-society,-1750–1850/WCS,
45
http://lit-verlag.de/reihe/huss, посл. обращение 01.09.2017.
Фундаментальная перемена взгляда на эту войну происходит с изъятием ее из национально-исторического контекста, характерного для континентальной, особенно немецкой, традиции, и перевода фокуса на региональный или глобальный. Семилетняя война оказывается этапом развития «атлантического мира» [46] , но одновременно и важным моментом «подъема восточных держав» Европы, начинающегося с Великой Северной войны и заканчивающегося разделами Польши и триумфом над Наполеоном [47] .
46
De Bruyn, Regan, 2014.
47
Scott 2001.
Для империи Габсбургов Семилетняя война, казалось бы, была не более успешной, чем для России. Тем не менее war effort австрийцев в противостоянии с Пруссией справедливо рассматривается как важная часть в общем удачной модернизации империи, обеспечившей ее существование в последующие полтора столетия. Австрийский материал представляется едва ли не наиболее близким к нам структурно случаем для сравнения с Россией [48] .
В британской традиции Семилетняя война всегда рассматривалась как ключевой момент в борьбе за мировую империю. Неудивительно, что именно здесь стали говорить и о глобальном характере «первой мировой войны» с строчной буквы, – как понимал ее уже Уинстон Черчилль [49] . В этом качестве Семилетняя война может оспорить у Первой мировой со прописной и статус «родоначальницы эпохи модерна» [50] .
48
См.: Hochedlinger 2003; Duffy 2000 и 2008; Stollberg-Rilinger 2017.
49
F"ussel 2010; Danley, Speelman 2012; Externbrink 2011; Baugh 2011; Black 2013, 94–96; Churchill Winston S. A History of the English-Speaking Peoples. Vol. 3. New York – London 1957 (название главы о Семилетней войне).
50
Patrick J. Speelman. Conclusion: Father of the modern age // Danley, Speelman 2012, 519–536.
Война как экспонента эмоций и пограничных психологических состояний привлекала и привлекает внимание историков соответствующего профиля [51] . В России «военно-историческая антропология» развивается в основном с акцентом на мировых войнах XX в. [52] , но многое в этом отношении сделано и для эпохи Наполеоновских войн. Скромный интерес, который проявлялся к участию России в войне Семилетней, преимущественно связан со «старой» военной [53] и внешнеполитической историей [54] .
51
Geyer 1995.
52
Синявская Е. С. (ред.). Военно-историческая антропология. Ежегодник. М. 2002, 2003/2004, 2005/2006; Маленький человек и большая война в истории России. Середина XIX – середина XX вв. СПб. 2014.
53
Масловский 1886–1891; Масловский 1883; Коробков 1940; Keep 1989.
54
Щепкин 1902; Анисимов 1986; Яковлев 1997; Нелипович 2010; Лиштенан 2012; Черкасов 2010; Анисимов 2014. Из немногих исключений – отдельные статьи ежегодника «Война и оружие», издающегося Военно-историческим музеем артиллерии в СПб.
Особый оттенок публикующемуся материалу придает обстоятельство, что письма писались по свежим следам генеральной баталии. Для раннего Нового времени подобные свидетельства в таком количестве даже в европейском сравнении редки [55] . Схожие по типу «Письма Ватерлоо», к примеру, все же представляют собой воспоминания о баталии, написанные четверть века спустя [56] .
Баталия – а тем более баталия генеральная – представляет событие, которого могут, как в кампанию 1758 г., ожидать среди бесконечных маршей и контрмаршей месяцами. В нем сходятся не только страхи, но ожидания и надежды; оно делит жизнь на до и после. Баталия представляет собой кульминацию столкновения человека, уже вовлеченного в войну, с «большой» историей. Она требует осмысления в духовном и рациональном смысле, остается в памяти и автобиографике. Памятные даты баталий встают в новых календарях вровень с религиозными праздниками, обозначая новое линейное время наравне с циклическим церковного года. Даже в примитивных дневниковых погодных записях, которые часто встречаются на таких календарях, наряду с личными событиями – рождениями, смертями, браками – прежде всего фигурируют случившиеся сражения. Наряду с текстами баталия производит целый фонтан артефактов – гравюры, табакерки, платки, лубки, медали. Наш корпус текстов представляет первый этап фиксации переживания баталии, прежде чем этот опыт попадет в мемуары, а далее в трактаты об исторических событиях, написанные их участниками [57] .
55
Единственный известный мне пример – сборник писем прусских солдат после баталий при Лобозице (1756) и Праге (1757) (Briefe preussischer Soldaten, 1901). Здесь мы, правда, имеем дело с копиями и выписками. Зато в большинстве своем это – пространные! – письма именно солдат и унтер-офицеров, что для России за редкими исключениями (Козлов 2008) в наш период малопредставимо.
56
Siborne H. T. (ed.). Waterloo Letters: a selection from original and hitherto unpublished letters bearing on the operations of the 16th, 17th, and 18 June 1815, by officers who served in the campaign. London 1891.
57
Как Тильке (Tielke 1776) c российской стороны или Архенгольц (Archenholz 1788) с прусской.