Письма Высоцкого и другие репортажи
Шрифт:
— Хорошо, Люсенька, передам и посажу в самолет. Ты не волнуйся...
— Я, кажется, разучилась волноваться,— в голосе была усталость и отрешенная обреченность.
На следующий день я купил ему билет, проводил в аэропорт, посадил в самолет, вручил коньяк стюардессе и взял с нее слово, что давать его Володе она будет только в крайних случаях (когда начнет буянить) и маленькими дозами, так как в самолет он садился уже в полуразобранном состоянии. Хорошо еще, май в Магадане был довольно холодным, и пока
В результате этого Володиного «рейда» появилась еще одна песня — «Нагаевская бухта», или, как она названа в одном из вышедших Володиных сборников, «Я уехал в Магадан».
Ты думаешь, что мне — не по годам, я очень редко раскрываю душу, — я расскажу тебе про Магадан — слушай!
Как я видел Нагаевскую бухту
да тракты, —
улетел я туда не с бухты-
барахты.
Однажды я уехал в Магадан — я от себя бежал, как от чахотки.
Я сразу там напился вдребадан водкй!
Но я видел Нагаевскую бухту
да тракты, —
улетел я туда не с бухты-
барахты.
За мной летели слухи по следам, опережая самолет и вьюгу, — я все-таки уехал в Магадан к другу!
И я видел Нагаевскую бухту да тракты, — улетел я туда не с бухты-• барахты.
Я повода врагам своим не дал — не взрезал вены, не порвал аорту, — я взял да как уехал в Магадан,
к черту
Я увидел Нагаевскую бухту
да тракты, —
улетел я туда не с бухты-
барахты.
Я, правда, здесь оставил много дам, — писали мне: «Все ваши дамы биты!» — ну что ж — а я уехал в Магадан, — квиты!
И я видел Нагаевскую бухту
да тракты, —
улетел я туда не с бухты-
барахты.
Когда подходит дело к холодам, — пусть это далеко, да и накладно, — могу уехать к другу в Магадан — ладно!
Ты не видел Нагаевскую бухту — дурак ты! _
Улетел я туда не с бухты-барахты.
Летом 68-го я прилетел в Москву. В день приезда, под вечер, Володя приехал ко мне и подарил еще одну песню.
Возвратился друг у меня неожиданно.
Бабу на меня променял...
Где же это видано!
Возвратился друг, когда нет вокруг никого,
с этим свыкнулся...
Ну а он в тот же час враз все понял без фраз и откликнулся.
Может, это бред, может, нет, только знаю я...
Погасить бы мне красный свет, и все же зажигаю я... '
Оказался он, как брони заслон, а кругом —
с этим свыкнулся — нет как нет ни души, хоть пиши, хоть вороши, а он откликнулся.
Правда, этот друг — не секрет — ну ни грамма вам... -
А у меня уже много лет — с детства самого.
Он передо мной, как лист перед травой, а кругом — с этим свыкнулся — ни души святой, даже нету той...
А он откликнулся.
У
Потом я вернулся в Магадан, чтобы закончить свою колымскую эпопею, и начать чукотскую, старательскую, на которую Володя тоже откликнулся песней (существующей, правда, на сегодняшний день только в рукописи — магнитофонной записи, кроме первых двух куплетов, до сих пор найти не удалось).
Друг в порядке — он, словом, при деле, — завязал он с газетой тесьмой: друг мой золото моет в артели, — получил я сегодня письмо.
Пишет он, что работа — не слишком...
Словно лозунги клеит на дом:
«Государство будет с золотишком, а старатель будёт с трудоднем!»
Говорит: «Не хочу отпираться, что поехал сюда за рублем...»
Говорит: «Если чуть постараться, то вернуться могу королем!»
Написал, что становится злее.
«Друг,— он пишет,— запомни одно: золотишко всеща тяжелее и всегда оседает на дно.
Тонет золото — хоть с топорищем.
Что ж ты скис, захандрил и поник?
Не боись: если тонешь, дружище, значит, есть и в тебе золотник!»
Пишет он второпях, без запинки:
«Если грязь и песок над тобой — знай: то жизнь золотые песчинки отмывает живящей водой...»
Он ругает меня: «Что ж не пишешь?!
Знаю — тонешь, и знаю — хандра, — все же золото — золото, слышишь! — люди бережно снимут с ковра...»
Друг стоит на насосе и в метку отбивает от золота муть.
...Я письмо проглотил, как таблетку, и теперь не боюсь утонуть!
Становлюсь я упрямей, прямее, — пусть бежит по колоде вода...
У старателей — все лотерея, но старатели будут всегда!
И последнее, о чем я хочу сказать, делая, условно говоря, обзор Володиных писем,— о его одиночестве. Сегодня, видимо, это звучит странно, учитывая буквально половодье воспоминаний многочисленных его друзей. Как-то не верится, что появились эти друзья в те последние пять-семь лет его жизни, когда мы с ним редко виделись. Ну да, как говорится, Бог с ними, с этими воспоминаниями. Пусть Володя говорит сам за себя в своих письмах:
«Васечек! Друзей нету! Все разбрелись по своим углам и делам. Очень часто мне бывает грустно, и некуда пойти, голову прислонить. А в непьющем состоянии и подавно. А ты, Васечек, в Магадане своем двигаешь вперед журналистику, и к тебе тоже нельзя пойти. Ты, Васечек, там не особенно задерживайся, Бог с ней, с Колымой! Давай вертайся! Мы все с тобой обсудим и решим. А вообще-то я позвонить тебе хочу. Выясню у матушки твоей, Надежды Петровны, как это сделать, и звякну. Послушаем другдружкины голоса...»