Пистоль и шпага
Шрифт:
— Добрый совет и от солдата полезен, — хмыкнул светлейший. — Не желаешь служить при мне, капитан? В штабе?
— Ничего не смыслю в штабной работе, — поспешил Руцкий. — Прошу, ваша светлость, направить в батальон.
— Жаль, — сказал Кутузов, — но неволить не буду. Где сейчас батальон Руцкого? — повернулся он к Толю.
— Передан в дивизию Паскевича, — без запинки отрапортовал полковник.
«Все знает, — с удовлетворением отметил светлейший. — Золотой человек».
— Скажешь адъютанту, что я приказал направить тебя в распоряжение Паскевича, — сообщил светлейший капитану. —
Руцкий поклонился, повернулся через левое плечо и четким шагом вышел из кабинета.
— Молодец! — оценил Кутузов. — Нам бы таких командиров — да побольше. Ты же, Карл Федорович, — сказал генерал-квартирмейстеру, — отправляйся в Малый Ярославец и определись с позицией.
— Думаете, капитан прав? — спросил Толь.
— Сам сказал, что он дважды верно угадал направление удара неприятеля. Один раз может и случайно получиться, а вот дважды, да еще подряд, не выйдет. Так что стоит принять меры. Поспеши!
— Слушаюсь, ваша светлость! — ответил полковник и, поклонившись, вышел из кабинета.
«А мы тем временем по французу ударим, — подумал Кутузов, проводив его взглядом. — Не то встали лагерем под Тарутино, канальи. Офицеры, наши и французские, повадились друг к другу в гости ходить [64] . Обсуждают, как после заключения мира пойдут вместе воевать Персию. Не будет вам мира! Война не окончена, пока хоть один враг топчет русскую землю…»
64
Реальный факт.
Каким мне показался Кутузов? Старым, тучным, больным человеком, в чьей одряхлевшей оболочке еще горел пытливый разум. Удивительно, но он еще любовницу с собой возит. К слову, это никого не напрягает. Один из русских генералов, когда ему о том сказали, заметил, пожав плечами: «Румянцев их четыре возил». Светлейший много спит, что беспокоит окружение: дескать, как же так? Отечество в опасности, а главнокомандующий дрыхнет. На что другой умный человек сказал: «Чем больше он спит, тем лучше для России». Главнокомандующий не должен совать нос в каждую щель, от него требуется выбрать стратегию кампании и строго ее придерживаться. С этим у Кутузова все в порядке — соображает отлично. Ситуацию с человеком, близким к царю, поймал влет, под это дело удалось скормить наводку на Малоярославец. Французы все равно на него пойдут — у них выбора нет, вот, и встретим. В моем времени этот ход Наполеона оказался неожиданным для русской армии, отреагировали впопыхах, отсюда встречный бой частей, которых бросали в атаку с марша, суета, хаос, излишние потери. Может, здесь выйдет иначе?
В дивизию Паскевича я добрался к полудню. Бардак в Тарутинском лагере был еще тот. Никто ничего толком не знал. Меня гоняли чуть ли по всему лагерю, заодно я его хорошо разглядел. В моем времени, если верить историкам, домов в нем катастрофически не хватало, даже генералы ютились в овчарне, а Кутузов жил в курной избе. Что говорить про остальных? А вот здесь настроили изб,
Наконец, встреченный мной офицер оказался сведущим и указал верный путь. Подъехав к окружавшим большое поле палаткам и избам, я увидел на импровизированном плацу ротные учения. Солдат учили держать строй, заряжать ружья, целиться и стрелять. Фигура командовавшего ими офицера показалось мне знакомой. Я дал шенкеля лошадке и приблизился. Синицын? Точно! Бывший фельдфебель, услыхав, топот копыт, повернулся на звук.
— Здравству йте, Антип Потапович! — поприветствовал его я. — Новобранцев гоняете?
— Платон Сергеевич? — изумился он. — Здравия желаю! Вас не узнать в этой бурке. Какими судьбами? Вас же в Петербург забрали.
— Как забрали, так и отдали, — сказал я и зевнул. — Просьба к вам, Антип Потапович: найдется, где ненадолго прикорнуть? Ночь не спал. Сутки выдались — не приведи Господь! Вчера французы меня в плен захватили. Вечером от них бежал, ночь к своим добирался. Близ лагеря на рассвете меня казачки прихватили. За шпиона приняли, даже побили чуток, — я указал на синяк под глазом. — Потом с Иловайским казачков Чубарого и его самого поминал, далее и вовсе к Кутузову потащили. Как раз от светлейшего еду. Устроите?
— Конечно! — кивнул Синицын. — Вон моя палатка. Идемте, провожу. Петров! — вызвал он из строя унтер-офицера. — Займись этими олухами, пока я господина подпоручика устрою.
— Капитана, — поправил я, спрыгнув на землю и ткнув пальцем в свой горжет.
— Надо же! — покрутил он головой. — Как борзо в чинах растете.
— Государь пожаловал, — объяснил я. — После расскажу, за что и как. Ведите!
Держа лошадь на поводу, я зашагал вместе с прапорщиком… Упс! Уже с подпоручиком.
— Ты, гляжу, тоже в чинах подрос, — сказал, разглядев горжет на его груди. Мы уже отдалились от роты, и я перешел на «ты». Не следует при нижних чинах «тыкать» командиру. Синицын — дворянин, пусть и новоиспеченный.
— Так всех после Бородино пожаловали, — пожал плечами бывший фельдфебель. — Ваш знакомец Кухарев теперь тоже подпоручик, Рюмин — капитан, Спешнев — подполковник.
Понятно. Потери в офицерах после Бородино у русской армии огромные, вот и пошла движуха.
— Как новобранцы? — спросил я Синицына. — Сено-солома?
— Нет, — покрутил он головой. — Слава богу, не деревенские, из московского ополчения. Кто-то из дворовых людей, кто-то из мещан, люди большей частью сметливые и бойкие. Есть даже грамотные, только строю учить их да учить, — подпоручик вздохнул. — И стреляют плохо, заряжают медленно.
— Приставь к каждому наставника из старослужащих, — посоветовал я. — Пусть дрючит молодого.
— Уже сделал, — махнул рукой Синицын. — Только опытных после Бородино мало. На одного по трое ополченцев приходится. Не справляются.