Питирим
Шрифт:
Беглый холоп, с серьгой в ухе, дернул "лесного патриарха" за рукав, ухмыляясь:
– Из осинового дышла тридцать шесть холуев вышло.
Авраамий понял, на что намекает этот замухрышка с серьгой. Тридцать шесть толков раскольничьих теперь насчитывалось на Керженце, и каждый толк старался показать, что на его стороне правда, спорили, ругались, храбрились, рвали друг другу бороды, а начальства страшились, в кусты прятались. В деревне Вязовой объявился "Христос" и собрал вокруг себя двенадцать "апостолов", а как приехали на Керженец пристава, он убежал в лес. Искали, искали новоявленного "Христа" пристава, да так и ушли обратно: нешто найдешь?
Кого ни спросят - один ответ: "На небо вознесся". Выходит, и этот не что иное, как обманщик!
Человек с серьгой все чаще и чаще встречался с "лесным патриархом". Куда ни пойдет Авраамий, везде, словно из-под земли, вырастает и он. Что за оказия?! И все заводит разные разговоры о том, о сем, а больше насчет крестьянской бедности, о тяготах государственных, ложащихся на народ, и все-то ему нужно, и все-то его волнует:
– Вот и опять: приедет епископ, снова потребуют коней... А им что? Из сохи выпряги, да под солдат дай... А споры эти ни к чему. Что из того, что расколоучители покажут ученость свою, опровергнут Питирима? Ничего! Отсеки собаке хвост - овцой, все одно, не станет. Только обозлится пуще. Тут надо действовать иными способами.
Отец Авраамий заинтересовался речами незнакомца. Спросил, как его звать.
– Богданом зовут, а Богдашкой прозывают. Не здешний я. Из-под Астрахани, из Разгуляй-города. Там такая же распутица: раньше крепко держались раскольники, верили по-разному, а царю не продавались... Теперь многие откупаются... Платят двойные, тройные оклады. Царь купил и старую веру и прежнюю совесть. Богатеям из вашего брата дорога открыта. Посадские животы толстеют, а совесть худеет. А почему? У начальства пистоли, а у нас прибаутки христовы... Что сильнее?
– Имя христово сильнее, - смутился "лесной патриарх", в душе сам негодуя на богатых раскольников.
– Пистоль сражает, а имя христово утешает...
– А что ты скажешь о старце Варсонофии?
– Скажу одно: лиса кур не оборонит, а старче похож на лису, а вы все на кур...
– Мы этого не допустим...
– Кто вы?
– Диакон Александр. Герасим, я...
– Вороне соколом не бывать, запомни, "лесной патриарх". Где вам!
Отец Авраамий с глубоким вниманием посмотрел в озорные глаза Богдана, но не обиделся.
– А по-моему так, - продолжал озорник.
– Кошка - лапой, а медведь ее - пятерней, так и тут. Есть и у нас пистоли... И мы можем. Не так ли?
Богдан нагнулся над ухом отца Авраамия:
– Разбойнички у Лыскова-то ждали гостя дорогого, а он перемахнул на Никольско-Боровскую слободу.
– Что?
– расширив глаза от испуга, переспросил Авраамий.
– Его... Питирима ждали... А он, ишь, через Везломский перевоз поехал... Донес кто-то...
– Чего же ты хочешь?
– похолодел "лесной патриарх".
– Чего тебе от нас нужно? И откуда ты знаешь?
– Покончить бы с ним в Пафнутьеве...
– Что ты?! Что ты?! Не дело это... Не дело. Зорить будут всех нас... Головы отрубят... Сожгут...
– залепетал старец в ужасе.
– Спаси бог! И что будет - ужасти!
– Ладно. Не пугайся. Такого приказа мне не было. Подводить ваши скиты не хочу.
– Да кто ты есть сам? Почто пришел?
– Уродила меня мать, что и земля не примат, а Питиримку, чтобы ему на том свете икалось, здесь мы не тронем. Подождать велено.
К вечеру Питиримов отряд остановился недалеко от Пафнутьева, в лесном починке "Убежище". Кругом болота, сумерки делали дорогу опасной.
Питирим, осадив коня около самой нарядной избы, на каменном фундаменте, пропустил мимо себя сначала гвардейцев, потом раскольников и затем учеников духовной школы. Велел сытно накормить старцев и переодеть их в чистые одежды, которые везли в особой повозке с провиантом и книгами два монаха.
Соскочив с лошадей, Питирим и Ржевский вошли в этот дом. На пороге встретил их хозяин, низкорослый бородатый толстяк. Маленькие глазки на пухлом лице - угодливые, заискивающие. Склонился перед епископом. Питирим неторопливо, торжественно благословил его.
Вошли в избу.
– Переночуем в починке, - отдал Питирим распоряжение Ржевскому.
Тот немедленно вышел на волю. Остались только Питирим и хозяин дома.
– Ну каковы новости, Васильич?
– обратился к нему епископ, усаживаясь за стол.
Почтительно стоя перед епископом, Васильич тихо ответил:
– Светоносец ты наш светозарный, томлюсь я мыслями. В голове моей не думы, а сухари истолченные... толча.
– Что такое у тебя тут?
– вскинул на него пытливый взгляд епископ.
– Оторопь берет, ваше преосвященство, - како скажу?
– Дерзай.
– Великое смятение поднялось в лесах...
– Ну?!
Васильич нагнулся:
– Смертной кончиной грозятся увенчать вашу достохвальную жизнь. Опасайся, владыка.
Питирим нахмурился.
– Знаю, - сказал он.
– Ну а еще что?
– Беглых появилась тьма-тьмущая, и есть которые с мушкетами, пистолями и кинжалом. Слышны в лесах непрестанные нападения. Я претерпеваю в дому своем горькое беспокойство...
Питирим спокойно сказал:
– Раскольщики намерены сотворить смуту. Царевич Алексей в Австрии заговор великий породил... Иноземных королей поднимал на отца, на Русь... Меж нами не должно, однако, быть никакого замешательства. Воля царская превыше всего.
В это время в горницу вошел Ржевский. Питирим сказал хозяину дома: "Оставь!" и указал на дверь. Тот покорно шмыгнул в нее.
– Оставайся здесь в починке с гвардейцами, Юрий Алексеевич... Нехорошо солдат казать. Слово божье могу ли я мушкетом подкреплять!