Плачь обо мне, небо
Шрифт:
К горлу подкатил ком: ей нужно было, чтобы происходящее предалось огласке. Дядюшка должен был узнать.
Фужер с едва пригубленным шампанским опустился на столик. Обручальное кольцо провернулось на пальце камнем внутрь, словно закрылось всевидящее око.
– А если тайна станет явью?
Вопрос прозвучал столь странно, что Николай смешался, силясь разобрать, чего в нем было больше – опасения или интереса. Одной короткой фразой он оказался сбит с толку, и выражение лица сидящей перед ним и даже не отводящей глаза Катерины разрешить дилемму не помогали. Поставив и свой фужер, он сощурился.
–
– Как отсюда можно дойти до Вашей спальни?
Короткий вопрос произвел эффект пушечного залпа прямо под окнами. Цесаревич ошеломленно моргнул, еще более запутавшись в собственных догадках от странного поведения Катерины:
– Полагаю, предложить Вам шампанское было грубейшей ошибкой с моей стороны.
– Я не пьяна, Ваше Высочество, – она покачала головой, даже не улыбнувшись. – И, к сожалению, абсолютно серьезна.
– Если бы не Ваше «к сожалению», я бы, возможно, начал подозревать за Вами романтический интерес ко мне, – с усмешкой протянул Николай, – но это дополнение, признаться, бьет по самолюбию.
На сей раз тонкие женские губы все же изогнулись в намеке на улыбку, хотя считать это хорошим знаком было рано. Тревога снежным комом росла внутри цесаревича: все это выглядело отнюдь не простым шутливым флиртом, сильно отличаясь от их привычных бесед.
И когда зазвучали первые фразы, сломленным голосом, будто бы ей не принадлежащим, он понял, что тревога не была беспричинной. Не стоило и надеяться, что старый сумасшедший интриган решил больше не трогать племянницу: он затаился, но лишь чтобы выждать удобное время и найти новые пути достижения своих целей. Новые болевые точки на любимых фигурках.
– Как говорил Константин Петрович (Победоносцев, прим. авт.): «Сколько ни живет человечество, не перестает страдать то от власти, то от безвластия», – цесаревич нахмурился. – Вы готовы поставить себя в компрометирующую ситуацию, чтобы поспособствовать поимке князя Трубецкого? – он взглянул на неё то ли с ужасом, то ли с недоверием – но без грамма осуждения. И хотя бы за это она уже преисполнилась благодарности.
– Я однажды уже поставила под угрозу свою честь и свободу, и сделаю это ещё столько раз, сколько потребуется, лишь бы покончить с этим. Если все сложится удачно, я сразу же покину Двор.
Она не желала оставлять Императрицу, не желала утратить всякую возможность хоть изредка видеться с цесаревичем, хоть и догадывалась, что в момент, когда в Россию въедет его невеста, ей станет во сто крат больнее, но сохранять статус придворной дамы после того, что она планировала совершить, было бы слишком… невыносимо. Её мало заботили сплетни, к которым она понемногу начала привыкать, но ей не хотелось быть причиной боли государыни, которую так или иначе затронут эти разговоры, и, возможно, неизвестной ей датской принцессы. Если же она останется в свите, это расценится как надежда на статус официальной фаворитки.
То, на что у нее и в мыслях не было претендовать.
То, чего желал Борис Петрович.
Сладость, что была на языке от глотка шампанского, сменилась горчинкой, словно бы в него подмешали яд; тяжесть в груди
Последний вопрос в синих глазах – все тот же ответ в зеленых; шестнадцатью ударами замирающего сердца позднее библиотека опустела.
Полутемные коридоры, в которых лишь изредка попадались часовые, невнятной полосой промелькнули мимо, и если бы позже Катерину спросили о дороге, что она прошла, не удалось бы даже предположить, как оная выглядела. Утром придется поблуждать в поисках выхода из этого крыла и заодно в попытках найти собственные покои, которые она, как и в Зимнем, разделила с Сашенькой Жуковской, только теперь в соседки добавилась еще фрейлина Бобринская. Все складывалось как нельзя лучше – о том, что Катерина провела ночь не в своей постели, разлетится по замку еще до обеда. Если Борис Петрович следит за племянницей, он тоже будет знать в этот же день. Если нет… все равно этот шаг не окажется напрасным.
Будто разгадав мысли, сокрытые за её молчанием, притворивший за ними дверь Николай задумчиво продолжил их неоконченную беседу:
– Через несколько дней я отправляюсь в Италию. Полагаю, Ваш дядюшка будет счастлив, если узнает, что Вы втайне последовали за мной.
Поежившись от прохлады, царившей в спальне, где с самого утра не разжигали камин, Катерина неторопливо прошла к письменному столу; слова цесаревича имели зерно истины, которую было бы глупо отрицать. Борис Петрович надеется, что она станет искать свиданий при любой возможности, и факт явной занятости Николая во время европейского вояжа едва ли его заботит. Она должна вести себя как до помутнения рассудка влюбленная барышня. О какой разумности действий может идти речь?
Ей действительно придется тоже ехать в Италию, причем, уже завтра, потому что после новых сплетен она не сможет взглянуть в глаза Императрице.
– Вы позволите мне набор для письма? – огибая почти лишенный каких-либо предметов на его поверхности стол и останавливаясь у обитого бутылочного цвета штофом стула, подала просьбу Катерина, все еще пребывая в раздумьях.
Николай без лишних слов приблизился к ней и минуту спустя на идеально отполированную ясеневую столешницу легла целая стопка чистых листов, а рядом разместилась фигурная чернильница, изображающая маленькую карету с гербом Гессен-Дармшадтского Дома. Благодарно кивнув, присевшая Катерина сняла с подставки новенькое перо и быстро вывела обращение в первом письме.
Все, что она желала сообщить Дмитрию, заняло свое место на пергаменте в считанные минуты – не было нужды особо тревожиться за недопонимание: они уже обговорили все возможные пути развития этой истории и теперь не нуждались в долгих обсуждениях и спорах. С посланием же для государыни все обстояло куда сложнее. Как она могла доказать отсутствие каких-либо недостойных помыслов и корысти за своими действиями, как могла объяснить причины столь внезапного отъезда, слишком своевольного для фрейлины, которая не имела прав покидать Двор без дозволения Императрицы?