Пламя и крест. Том 1

Пекара Яцек

Быть может, я мог бы соответственно подготовиться и вернуться, чтобы убить его, подумал он. Быть может, я мог бы заставить его рассказать, где он спрятал своё тело, а потом найти его и отвезти в Амшилас. Но не окажется ли он, случайно, более полезным, замышляя свои интриги в надёжном месте? А кроме того, действительно ли я готов сразиться с персидским чародеем на его территории и на его условиях? Не знаю, принесёт ли мне пользу победа, но поражение, конечно, захлопнуло бы передо мной двери, которые может открыть Арсанес. Не говоря уже о том, что в случае поражения он мог бы меня попросту убить в реальном мире, хотя, конечно, уничтожил бы тем самым надежды на воскрешение Нарсеса.

Одна книга, - подумал Ловефелл. Действительно ли она может

так много значить? Так много, чтобы за неё боролись, как христиане, так и язычники? Чтобы она занимала мысли инквизиторов из Внутреннего Круга? Чтобы персидская ведьма пожертвовала ради неё здоровьем, красотой, и, в конце концов, жизнью? Что такого содержит Шахор Сефер? Какие заклинания или богооткровенные истины наполняют этот зловещий том? А может, это мифы, легенды или намеренно раздутые слухи преувеличили её значение? Может, за неё сражались не потому, что она заключает в себе силу, а потому, что считали, что она её заключает? Ловефелл знал, что значение имеет не фактическое значение предмета, а значение, присваиваемое ему людьми. Разве во времена голода не покупали буханку хлеба, заплатив за неё чистым золотом? Сумму, за которую в другом случае можно было бы купить не только буханку, но и всё поле, на котором выросли зёрна, используемые для её выпечки?

По-видимому, в Амшиласе не смогли добыть Чёрную Книгу, спрятанную в человеческом теле. Почему? Разве допрашивая Нарсеса они не узнали наитайнейших обрядов, заклинаний и ритуалов, отправляемых магами огня? Какой же была, таким образом, причина, по которой они выпустили Мордимера из своих рук, вместо того, чтобы попытаться разорвать заклинание, связавшее его с Шахор Сефер? Ловефелл не мог дотянуться до своих и не своих воспоминаний, касающихся этого вида магии. Он был уверен, что сам её использовал, но, кроме этой уверенности ему не оставалось ничего другого. Он чувствовал себя как человек, стоящий перед воротами города, и готовый поклясться, что когда-то пересекал их, но не имеющий ни малейшего понятия о том, что находится за стенами. Он знал, однако, что причин этой предосторожности может быть, по крайней мере, несколько. Заклинание может быть так искусно сплетено, что любая попытка его уничтожения уничтожила бы также и саму Книгу. Он осторожно поднял кота и поставил его на ковёр. Потом встал.

– Надеюсь, мы ещё когда-нибудь побеседуем, Арсанес, – сказал он.

– Мой господин всегда найдёт меня, используя ту же дорогу, что и сегодня. – Колдун опустился на колени, склонив голову так, что снова обмёл волосами ковёр.

Ловефелл отвернулся, подошёл к двери и нажал на ручку. В тот же момент перед его глазами взорвалось яркое пламя, и уже через минуту он очнулся, лёжа на полу в номере гостиницы рядом с перевёрнутым ушатом. На полу растеклась лужа воды. Но странно было не это, а тот факт, что на кровати сидел огромный кот, уставившийся на инквизитора скучающим взглядом. А этого произойти было не должно...

* * *

По мостовой грохотали колёса телеги, которую тащили две клячи. На уложенной на телеге деревянной платформе стоял привязанный к столбу почти голый мужчина с обритым налысо черепом. Для приличия ему было разрешено остановить только кусок полотна, повязанный на талии. Рядом дежурил палач в чёрном фартуке и натянутом на голову чёрном капюшоне. Время от времени он заносил за спину утыканный шипами ремённый кнут и хлестал осуждённого.

– За отвратительный грех содомии! – Кричал он басом при каждом ударе, а избиваемый мужчина орал так, что почти заглушал его слова. Его грудь и спина уже были все в крови и клочьях мяса.

Ловефелл остановился на минуту, но не для того, чтобы посмотреть на казнь, а чтобы переждать, пока облепившая улицу толпа не начнёт двигаться дальше, направляясь вслед за телегой. Инквизитор знал, что телега направляется на рынок, где осуждённый будет либо сожжён, либо, в виде милости, закован в колодки и выставлен на осмеяние и гнев толпы. А если ему не повезёт и если

так решат градские скамьи, палач сожжёт ему внутренности докрасна раскалённым стержнем. Который будет всажен в тело через тот самый проём, который содомит имел наглость осквернить безбожным поведением, порождённым греховной похотью и дьявольским наущением. Ловефелл не видел особого смысла мучить людей, которые любят развлекаться иначе, чем большинство. Тем более что среди жирных престарелых приоров, аббатов и епископов немало было таких, которые женским прелестям предпочитали крепкие мальчишеские попки. Только их, разумеется, никто не посмел бы наказать, разве что только они слишком выставляли напоказ свои отклонения. Свирепая месть, как обычно, касалась только малых сих, оставляя великих грешников в сладкой уверенности, что они стоят выше законов божеских и человеческих.

Ловефелл немного отстранился, чтобы не дать возможности что-нибудь украсть крутящемуся в толпе карманнику, и именно в этот момент увидел фигуру, которую рано или поздно ожидал увидеть. Мариус ван Бохенвальд выглядел словно гора невыпеченного теста, на которую напялили бархатные тряпки и перевязали парчовым поясом. Когда он шёл, каждый кусочек его тела, казалось, дрожал и трясся так, что могло показаться, что он скоро развалится на куски. Его глаза, как обычно, наводили на мысль о яйцах, очищенных от скорлупы, а торчащие из широких рукавов руки заканчивались пальцами, каждый из которых напоминал белую бесформенную колбасу. Ловефелл давно научился тому, что человека никогда нельзя судить по внешности. Он уже видел подлецов с лицами херувимов, добряков, выглядящих злобными разбойниками, или богачей, одетых как бедняки из худших городских переулков. Он знал женщин, чьи сладкие речи скрывали измену, и мужчин с суровыми лицами, которые гадили в штаны, при виде врага на поле боя. Но при виде ван Бохенвальда он всякий раз не мог удержаться от смешанного с жалостью веселья. Это была лишь первая реакция, сильнее, чем голос разума, говорящий, что перед ним один из самых опасных людей, с которыми он имел возможность познакомиться, будучи Арнольдом Ловефеллом – инквизитором Внутреннего Круга.

– Дорогой Арнольд! – Весело воскликнул ван Бохенвальд. – Что за прелестный сюрприз! Как говорят: гора с горой...

– Несомненно, – вежливо ответил Ловефелл. – Рад тебя видеть, Мариус.

– Да... – Ван Бохенвальд обнял инквизитора за талию и двинулся вперёд, как большой буксир, тянущий за собой шлюпку. – Пошутили, посмеялись, пора перейти к делу, Арнольд.

– Я весь внимание, – сказал Ловефелл, перехватывая удивлённый взгляд проходящего мимо молодого человека.

«Ну да», – подумал инквизитор, – «я выгляжу сейчас как престарелый содомит в объятиях богатого любовника. Ему осталось только похлопать меня по заднице».

Он чувствовал интенсивный запах пота, исходящий от спутника (напоминающий тот особый вид запаха, который издаёт сыр, долго лежавший в тёплом помещении), смешанный с не менее сильным запахом восточных благовоний.

– Ты ведь знаешь, Арнольд, что в Амшиласе мы почти больше всего любим послушание? – Спросил ван Бохенвальд таким тоном, будто говорил, что больше всего любит рульку с капустой.

– Конечно, Мариус. – Ловефелл не был дураком, поэтому обратил внимание на слово «почти». Это давало ему некоторую надежду на будущее.

– Выше послушания мы, однако, ставим жар истинной веры, горящей в наших сердцах, который в твоём случае проявляется в виде жажды знаний, – добавил толстяк уже серьёзно.

Осуждённый завыл особенно громко, и ван Бохенвальд повернулся в сторону улицы.

– Бьюсь об заклад, что он кричит больше от страха перед ожидающим его дьявольским колом, чем от реальной боли, – заключил он.

«Значит, содомиту не повезло», – подумал Ловефелл. Дьявольским колом или адским хреном (как придумали шутники) называли раскалённый прут, применение которого должно было сжечь грех вместе с грешником. И такой, как видно, конец ожидал едущего на телеге осуждённого.