План битвы
Шрифт:
План принимается без возражений. Мы заканчиваем трапезу и загружаемся в машину. Часа через два с половиной приезжаем на базу и поскольку никого, кроме нас здесь нет выбираем себе по комнате в большом рубленом доме и ложимся спать. Я вырубаюсь мгновенно и сразу засыпаю.
Утром непреклонный дядя Юра устраивает побудку в шесть часов. Для наших гостей это вообще тяжело, учитывая, что в Москве ещё только два часа ночи. Поэтому в машине они быстро начинают дремать, и я за компанию тоже. Один Большак доблестно тянет службу и бдит за штурвалом.
Вздремнув, мы
Гости, проезжая по городу, по его промышленным, прямо скажем, не самым красивым и ухоженным районам, молчат и только головами крутят. Ну да, пыльный, грохочущий и загруженный грузовиками Кузнецкий проспект — не самая интересная достопримечательность.
Мы переезжаем реку и мчимся дальше. Оставляем Берёзовский в стороне и держим курс на Мариинск. Здесь природа меняется. Населённые пункты почти не встречаются, а дорога узкой лентой тянется по лесу, кажущемуся более дремучим и суровым и обретающему тревожные сказочные черты.
Гости сначала восторженно любуются, но вскоре, опьянённые драматичной красотой, снова впадают в дрёму и вздрогнув просыпаются, лишь когда в дно ударяет гравий. Асфальт резко заканчивается, и дорога становится гравийной. Острые камни стучат, гремят под колёсами и звонко бьют по днищу.
— До Успенки нам ехать полчаса примерно, — говорит Платоныч. — А там пересядем на «Урал».
Временами лес расступается и тогда, находясь на возвышенности, мы видим хризолитовые луга, редкие скирды сена и какие-то совершенно бескрайние просторы, а ещё блёклое голубое небо с тонкими, как надёрганными, перьями облаков.
Наконец, приезжаем в Успенку. Чуть дальше автобусной остановки стоит «Урал».
— Это наш, — кивает на него дядя Юра.
Мы подъезжаем и встаём рядом. Выходим из машины, выгружаем вещи из багажника. Вокруг ни души. Где-то лениво лает собака. Лёгкий ветерок приносит запахи коровника. По обочине бродит грязная бело-серая курица, недоверчиво на нас поглядывая. Белёсое солнце уверенно двигается к зениту и жарит совсем не по-августовски.
Из кабины «Урала» появляется сухой белобрысый мужик в клетчатой рубашке и подходит к нам.
— Пётр? — спрашивает Платоныч, разглядывая добродушное лицо водителя.
— Так точно, — бодро отвечает тот. — Давайте пособлю.
Он открывает дверь будки, установленной, вместо кузова и быстро закидывает туда наши пожитки.
— Куда сейчас, к Золовкину? — спрашивает он.
— К нему, — подтверждает Большак.
— А вы, стало быть, и есть Юрий Платонович?
— Да, я. А это Георгий Леонидович, Даниил Григорьевич и Егор Андреевич.
— Добро, — кивает белобрысый водитель. — А я Пётр, можно без отчества. Вот и познакомились. Ну давайте, тогда, залазьте, да поедем.
Мы забираемся в будку. Там печка-буржуйка, широкие лавки вдоль стен и даже стол с двумя автобусными сиденьями. Маленькое
Рассаживаемся и трогаемся. Через большие окна смотрим на почерневшие покосившиеся дома и заборы, кур, скучающих псов и трёх чумазых пацанов, колдующих над погнутым колесом велосипеда «Школьник». У меня такой был когда-то.
Проехав через деревню, оказываемся на просеке. Сначала она ничем не отличается от мягкой, грунтовой деревенской дороги, но метров через двести появляются лужи и ямы. Машину подбрасывает на ухабах, но она уверенно двигает вперёд. Минут через сорок мы прибываем на место.
Встречает нас маленький, похожий на Льва Дурова егерь, или кто он здесь, не знаю, честно говоря.
— Знакомьтесь, друзья, — представляет его Платоныч. — Это Степан Степаныч Золовкин, наш гостеприимный хозяин.
— Здрасьте-здрасьте, — с лукавой улыбкой кивает тот. — Ну, как доехали, доехали? Машинка-то ух! Да? Понравилась? Понравилась машинка? Ну пойдёмте-пойдёмте. Это Юрий всё Платоныч, Платоныч благодетель наш, благодетель, выбил вездеход такой, вездеход.
Он тараторит без умолку, повторяя слова дважды. Видать на охоте-то намолчится, да в отсутствие людей, а тут из него так и прёт речь родная.
— Давайте, сейчас сразу покушаем, покушаем, у меня уж и готово всё, готово, да. Петька! Бутылку принеси, бутылку! Не стой, значить, как в гостях, гостях!
Мы проходим мимо длинного деревянного сарая и забора из кривых палок к бревенчатой избе, где на большом крыльце, похожем, скорее, на террасу стоит стол и несколько стульев.
— А ну! — отмахивается Золовкин от огромного слепня. — Давайте, значить, обедать, обедать. Там за домом, умывальник, умывальник и туалет, тоже если надо кому, если надо. А тут у меня контора, значить, контора, ну, и лежбище, лежбище.
— А это? — показывает Жора на другой дом.
— Это для гостей, для гостей. Но вы-то дальше поедете, дальше, значить. Сейчас ружьишко подберём и поедете. А там у нас мишка, мишка. Малой ещё. Медведицу, значить, мамку его, мамку, подстрелили браконьеры, да, браконьеры, вот мы его и взяли к себе. Взяли, да. Ну, давайте, за знакомство, давайте, значить.
Пётр ставит на стол влажную бутылку пшеничной и отворачивается, пряча тоску в глазах.
Мы едим, а Золовкин ни на минуту не смолкает, как есть только успевает. Он угощает нас жареными карасями, тушёным мясом кабана, жестковатым, но вкусным, пахнущим зверем и пробуждающем звериные же чувства.
Гости, кажется, наслаждаются происходящим и с удовольствием вкушают таёжные дары. На десерт подаётся мёд в сотах и чай с таёжными травами.
— Какой аромат! — восхищается Георгий Леонидович. — Надо насобирать с собой.
— Я вам дам с собой, с собой, свежие этого года, года, только насушили, насушили. Там кипрей, кипрей, малина, да, малина, душица, такая здесь, аж голова кругом, голова. Значить, ещё смородина, зверобой, всё вот, как щас пьёти, пьёти, так и дам, дам, да, с собой.