План побега
Шрифт:
Камполонго вопросил:
– Так вы считаете сеньора Альвареса пророком?
– Никоим образом, - скривился Линч.
– Самые обычные, заурядные люди ощущают стыки времен, когда сходятся необходимые условия, понятно вам? Почему бы сеньору Альваресу не прозреть этим утром высадку флибустьера Добсена?
– Чепуха, - отрезала хозяйка.
– Добсену сейчас было бы сто пятьдесят лет, в таком возрасте никто не может ниоткуда приплыть.
Линч продолжал, словно не слышал ее слов:
– Разве цвет лица сеньора Альвареса не говорит вам о том, что он слишком долго пробыл на солнце? Вот в чем суть вопроса! Солнечный удар, заразная болезнь, лихорадка, по мнению людей знающих, открывают путь таким чрезвычайным видениям...
– Зачем предполагать столь пошлые вещи?
– спросила сеньора де Бианки Вионетт.
–
– Неотесанный мужчина по-своему интересен, - заявила мадам Медор.
– Вернитесь в сегодняшний день, сеньор Линч, - попросила Бланчета. Современность мне нравится больше. А сейчас все говорят о летающих тарелках.
– В самом деле, - поддержал ее Мартин.
– Передовая молодежь организует кружки для наблюдения за летающими тарелками. Такой кружок есть в Кларомеко. Его казначей - мой приятель.
Выпятив грудь, гордо подняв голову, мадам Медор возвестила:
– Если и Терранова у вас состоит в приятелях, прощай казна этих дурней из Кларомеко.
Ночью Альварес спал тяжелым сном, словно был отравлен. Утром, желая глотнуть свежего воздуха, распахнул настежь окно. И тут же закрыл, ибо в первый же момент, на пустой желудок, запах, доносящийся с улицы, показался ему тошнотворным. Не лучше был и вкус кофе с молоком; даже в сладости меда чувствовался серный привкус. Он позавтракал сухими галетами. Как мог, постарался отделаться от немочки, которой прямо-таки не терпелось поговорить. В зеркале, что висело в коридоре, разглядел свое меланхолическое отражение: мужчина зрелых лет, в выцветшей круглой шляпе, в пляжных брюках, - и сказал сам себе с раздражением: "Спета твоя песенка". Спускаясь по лестнице, почувствовал, что задыхается, и на всякий случай потянулся рукой к перилам. Внизу стояла мадам Медор.
– Надо бы вам открыть окна, - сказал Альварес.
– Воздух в доме немного спертый. Хозяйка ответила:
– Проветривать? Впускать сквозняки? Я с ума еще не сошла. И потом, хочу вас предупредить, на улице воздух ничуть не свежее, сегодня крепкий запашок.
– От моря?
– спросил Альварес.
Хозяйка пожала плечами, выставила мощную грудь, подняла голову и отправилась по своим делам.
Открыв дверь, Альварес чуть было не прянул обратно. Снаружи этим утром было душно, словно в оранжерее, воздух - застоявшийся, еще более спертый, чем дома: а что до запаха, на ум ему пришло: линия горизонта, выложенная невероятно огромными, разлагающимися телами. Все предвещало грозу. "Будет ливень и шторм, - подумал он, - тогда, возможно, запах и уйдет". Он не хотел терять утро - такими короткими были его каникулы, так дорого ему достались и, собрав все свое мужество, отошел от гостиницы, сделал несколько шагов в полутьме и зловонии. Заметив, что цветы в горшках увяли, прошептал:
– Эти цветы как любые цветы в саду.
Откуда взялся этот стих? Казалось, вот-вот вернутся воспоминания, чудесные, полные восторга... Постояв немного в недоумении, решил, что за обедом спросит у Линча. "Старик очень начитан".
Вблизи берега смрад заметно усилился. Альварес убеждал себя, что через какое-то время человек привыкает к любому запаху, но, дойдя до скал, призадумался, выдержит ли он хоть короткий срок. Он заметил, что ночью отлив был значительным; обнажилась грязная полоса песка. На поверхности воды плавала пена и какие-то клочки, затем Альварес с изумлением увидел, что эти клочки и пена стоят на месте, что море не движется, и наконец до него дошло - вещь совершенно явная, хотя и невероятная: шума прибоя не слышно. Только крики рассерженных чаек нарушали гнетущую тишину. Альварес разул свои ножонки, тщательно, будто пес, обнюхивающий каждый камушек и былинку, выбрал место и растянулся на песке.
Сегодня он не искал под скалами защиты от солнца, так как грязная пелена заволакивала небесную твердь. Прикрыл глаза. Тут же им овладела все та же смутная тревога, что и накануне. Подумал с раздражением, что душный воздух этого утра действует как дурман. Заплетающимся языком пробормотал про себя: "Беззащитный, забудусь сном".
Он лежал посередине пляжа, между скалами и морем. Снова подумал: "Весь на виду. Как на подносе. У скал по крайней мере никто бы не напал со спины. Хотя и это только иллюзия: враг мог бы внезапно показаться в небесах и низринуться
Тот отозвался с грустью:
– Этот праздник - последний.
Три слова, произнесенные Нептуном, прозвучали откровением: наступил конец света. Когда вороной конь, закусивший удила, задел его на всем скаку, Альварес с криком проснулся.
Он открыл глаза, уткнулся взглядом в темную массу, блестящую, словно запаренная лошадь, но еще больших размеров, и невольно отпрянул. Вгляделся пристальней: рыба. Рассеянно помотал головой, подавил, как мог, страх и отвращение, шутливо заметил про себя: "Этого только не хватало". Чудовищная туша билась в предсмертных судорогах.
Альварес пробудился к бреду наяву: от скал до самого моря бухта была полна огромных рыб, дохлых или задыхающихся. От них исходил гнилостный, илистый запах. Оставалось одно: бежать как можно скорее. Он встал; петляя между чудищами, нашел тропинку, по которой незадолго до этого спустился к морю, и стал карабкаться вверх. Среди смятения и ужаса возникла ясная мысль: "Эти рыбы больше всего похожи на китов".
Уже сверху, с высокой скалы, он увидел, что на всех пляжах - кое-где на целые километры, до самой кромки моря - простирались раздутые тела китов, огромных рыб, маленьких рыбешек, и все это множилось и длилось до бесконечности.
Он глянул в противоположную от моря сторону. В небе было темно от птиц. Его отуманенный мозг на какой-то миг принял их за тех же чаек, что суетились на пляже, но непонятно как почерневших. Но то были вороны, привлеченные гекатомбой на морском берегу.
Прибавив шагу, он пустился в обратный путь, им овладела нелепая уверенность в том, что конец света встретить в гостинице куда безопаснее, чем под открытым небом. Перед лицом опасности захотелось вернуться домой: известно, что путник не задумываясь называет домом любой гостиничный номер, подобно тому как сирота в любом мужчине видит отца. У самого бунгало Альварес расслышал церковную музыку, и это напомнило ему, как однажды вечером, много лет тому назад, он вышел к деревеньке в горах Кордовы, и там, в полуразрушенной часовне, ясно очерченной лучами луны, пел литургию детский хор. Таким же далеким, как это воспоминание, показался ему вчерашний день, когда он еще не ведал, что неминуемо приближается конец всему.
Преклонив колени в столовой, женщина молилась у радиоприемника, из которого доносился "Реквием" Моцарта. "Этого еще недоставало, - подумал Альварес.
– И без того страшно. Ах, нет, - поправил он себя, - недоставало вот кого". Из телефонной будки вышла Бланчета, на цыпочках прошла в столовую, встала на колени. Хильда откинула челку со лба и бросила на Альвареса многозначительный взгляд.
Когда месса закончилась, хозяйка встала и принялась распоряжаться:
– Хильда, накрывай на стол. Жизнь, девочка, продолжается.