Планета матери моей
Шрифт:
— Не обессудь, дорогой, что плела всякую чепуху. Разве при нем откроешь сердце, поделишься печалью? Его ничем не растрогать. Как родному откроюсь: не повезло мне с мужем. В делах мямля, сущий тюфяк. А для семьи камень камнем. Хоть выбрось его в чистое поле, чтоб вороны склевали! А вот ты мало говоришь, а много делаешь. Я давно заприметила: ловкий парень. Хвалю, клянусь аллахом!
Зафар-муэллим вернулся, досадливо махнул рукой:
— Как говорится, раз в год творю намаз, и то мешают. Звонили из техникума. Группа ребят с понедельника едет на практику в Грозный, а бумаги до сих пор не оформлены. Вызвал машину, минут через сорок вернусь. Побеседуйте пока.
Видя, что и я взялся за шапку, Баладжа-ханум подняла крик:
— Нет, нет, оставайся! Халима велела, если Замин принесет книгу, пусть непременно дождется.
— Конечно, оставайся, — поддержал ее муж. — Сегодня выходной, куда спешить? Да, признаться, хотелось более детально поговорить о ваших происшествиях. Я как-то не до конца вник.
Едва за ним закрылась дверь, Баладжа-ханум за руку потянула меня за собою.
— Итак, будет магарыч? Тогда сообщу добрую весть.
— Какую именно?
— Я тебя от Халимы не отделяю, клянусь здоровьем. Дело почти на мази.
— Да о чем вы?
— Квартиру получишь, дурачок непонятливый!
С проворством не по возрасту, она влезла на стул, порылась в хрустальной вазе, водруженной на самом верху буфета, вынула длинный плотный конверт. Не найдя поблизости очков, стала пересказывать текст наизусть. Он был краток: срочно получить в домоуправлении форму номер два и представить в жилищный отдел исполкома.
Новость действительно потрясающая, она заслуживала любого магарыча. Я несколько раз читал и перечитывал казенную бумагу. Баладжа-ханум исподлобья наблюдала за мной.
— Тебе остается только радоваться, — вздохнула она. — А вот моей дочке не везет. Измаялась бедная.
— Что-нибудь случилось? — Я поднял голову. — Вы имеете в виду распределение на работу? До сих пор ничего не устроилось?
— Разве отец проявит заботу? Висит как пустая тыква на заборе: ни живым отклик, ни мертвецу честь. Единственная дочь! Кому еще порадеть?
— А мнение самой Халимы?
— О чем ты? Она просто дитя. Совсем растерялась… Да разве в ее возрасте работу надо держать в голове? Подружки за модными нарядами в Москву, как за водой к роднику, спешат. А ей, выходит, в селении замарашкой жить?
— Почему вы считаете Халиму беспомощной? Она вполне современная девушка.
— Ах, оставь! Во мне каждая жилка от злости дрожит… Без меня они с отцом пропадут, стакана чая себе не вскипятят.
— Боитесь деревни, пусть поезжает в город. Хотя бы в Кировабад. Учителя везде нужны. Осенью был там, на всякий случай поинтересовался… Квартиру дают, условия хорошие. Город большой, вот-вот догонит Баку.
— А сестру свою ты отправил бы туда?
— Конечно. Почему же нет?
Прежнее слащаво-жалобное выражение понемногу сползло с ее лица. Она сухо поджала губы. Взгляд стал холодным, вприщур.
— Нет, вижу, ты не желаешь меня понять. Магарыч твой оказался скупее нищенского.
— Не знаю, почему вы так решили?
— Поговорим тогда иначе, по-деловому. Я тебе задам несколько вопросов, а ты, будь любезен, ответь без утайки.
— С удовольствием.
— За тобой из селения хвоста никакого не тянется?
— Чего-чего?
— Нареченной или, возможно, жены? У вас, у сельских, ведь как водится: дети едва глаза на белый свет откроют, а их уже сговорили, родители повесили им на шею, как гирю, то дочку соседа, то племянницу троюродного брата.
Я чуть не прыснул ей в лицо. Молча покачал головой.
— Значит, нет никого?
— Нет.
— Паспорт чистый?
Я кивнул со всей серьезностью, на которую был способен.
— Дай-ка мне его. Все равно в домоуправление идти. Ты ведь у нас прописан, не забыл еще?
— Зачем вам себя утруждать? Сам схожу.
— Не забудь в форму номер два вписать свою мать.
— Зачем?
— В твоем заявлении в жилищный отдел сказало, что она находится на твоем иждивении.
— Я этого не писал.
— Ты не писал, так я за тебя написала. Думаешь, легко было выбить квартиру? Полгорода ждет очереди.
— Считайте, что я плохой сын. Но пока сам еле свожу концы с концами. Матери ничем не помог.
— Право, это странно. Какие расходы у холостяка? На мне вот целый дом, да еще дни рождения, юбилеи знакомых начисто разоряют! — Она переменила тон, не захотела уклоняться в сторону: — Ты вовсе не должен привозить сюда свою мать. Она может радоваться твоему счастью издали. Надо только, чтобы она числилась в документах, вот и все.
— Но у нее есть свой дом в селении. Там живут младшие брат и сестры…
— Какое это имеет значение! Хочешь быть кристально чистым перед государством? — Она вдруг весело, беззаботно рассмеялась. — Я все рвусь сказать тебе самое главное, а ты никак не хочешь заметить этого!
— Скажите.
— Сначала доведем до конца одно. Знай, если меня разлучат с дочерью, я не выдержу. Обольюсь керосином и сожгу себя, видит аллах! — Из глаз ее брызнули обильные слезы, потекли по щекам. Она их не утирала.
— Успокойтесь, пожалуйста!
— Неужели смогу молча смотреть на горе собственного ребенка? Чтобы тем, кто этого пожелал, самим пережить такое. Проклятые завистники! Красота моей дочки у них как бревно в глазу! Злятся, что от женихов отбоя нет; чуть не всякий день стучатся в двери, просят, умоляют…
— Просят, так отдайте.
— Надо знать кому. Она у меня не детдомовка! Не спешу к чужим вытолкнуть.
Меня охватило любопытство: так ли на самом деле обстоит дело с Халимой, как расписывает ее мамаша? Вправду ли та собралась замуж?