Планета–тайга: Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю
Шрифт:
Лес и тайга сразу, рядом, заставляют задумываться о том рубеже, который, очень может быть, и проходит через наше Домашнее озеро. Может быть, только сюда, к нашей лесной деревушке, и удалось добраться лесу. У берега озера лес остановился, задумался, как отправиться дальше, как перейти озеро. В раздумье лес возмужал, перестроил свои ряды и уже черной тайгой, настоящим лесом двинулся дальше, на север, оставив позади тонконогие березки и трусливые осины.
Раздумья о законах еще неизвестного мне мира. Лес и тайга, что сошлись к нашему озеру, и само ощущение границы, через которую надо переступить, снова возвращают меня к памяти о том, что я все еще нахожусь на рубеже двух миров. Сзади меня привычный мир, мир, в котором стихию уже научились покорять, а
Глава третья
ПЕРВАЯ ТРОПА
Человек, первый раз вступивший в тайгу, чувствует себя на тропе не совсем уютно. Вместе с ним шагает и даже опережает его настороженность. Настороженность — это самое первое чувство, которым встречает новичка настоящий лес. Иногда может показаться, что ты вдруг раздвоился. И ты — один вот здесь, с мешком за плечами, а ты — другой уже впереди, уже успел заглянуть за следующий поворот лесной дорожки, успел узнать там ждущую тебя неприятность и даже испугаться… От ожидания неприятности становится чуть–чуть не по себе.
Вначале кажется, что неприятностей в лесу много. Кажется, что за каждым поворотом ждет тебя кто-то неласковый, негостеприимный и этот негостеприимный в отличие от тебя чувствует себя в лесу настоящим хозяином. Он знает все, все умеет, а ты пока ничего не знаешь и только ждешь и ждешь… Настороженность подогревает–ся, взвинчивается неожиданными шорохами, скрипами, тресками. И все это, не дай бог, в густые осенние сумерки. Ты останавливаешься, крепче сжимаешь ружье и долго и неспокойно вглядываешься вперед, где только что кто-то простонал… Тишина, и в этой ждущей тебя тишине снова раздается стон… Шаг, еще шаг в сторону неизвестности, шаги неуверенные, опасливые, и наконец ты с облегчением опускаешь курок ружья. На минуту стало легче и проще: впереди стонала согнутая еще зимой береза. Береза согнулась под мокрым снегом и не смогла подняться — ей помешал еловый сук, — и теперь тоскливое дерево нет–нет да и напомнит о себе тихим стоном. И даже не стоном, а всего лишь скрипом березового ствола по еловому суку…
Снова тропа, снова тишина, снова впереди тебя боязливо вышагивает твоя настороженность, и снова почти живой голос еще какого-нибудь незадачливого дерева остановит человека в его не совсем смелой дороге…
Постепенно голоса леса учишься понимать, не страшиться, не замечать их. Тропа раз от разу становится все спокойней, и ты, уже забывший свою настороженность, не всегда обернешься даже тогда, когда сзади тебя на тропу упадет тяжелый осиновый ствол.
Когда нет ветра, деревья в лесу падают не так часто. И только в бурелом грохот падающих стволов прокатывается над тайгой нескончаемой канонадой. От бурелома всегда надо быстро уходить. С первым треском покосившегося ствола надо бежать в сторону, на открытое моховое болото, и только оттуда можно спокойно наблюдать, как катится над тайгой взбесившийся ветер…
Вот бурелом ворвался в еловый остров, взвился и понесся в разные стороны двумя разящими языками… Куда разошлись языки бурелома, где прошел основной шквал, узнаешь уже потом по грудам наваленных друг на друга стволов: вершины упавших деревьев всегда покажут тебе, куда скрылся ветер.
Если шквальный ветер прошел и над твоей тропой, то на лесной дорожке остается непроходимый завал. Один, второй бурелом прокатывается над тайгой, на тропах тебя встречают новые завалы, и, каждый раз отмечая, в какую сторону падали деревья, ты постепенно узнаешь, откуда приходят в твой лес буреломы. И потом ты уже не ждешь треска покосившегося дерева, а знаешь наперед, что сегодняшний дневной ветер может разойтись еще шире, а потому следует заранее выйти на болото: ведь как-никак ветер сегодня пришел именно с той стороны, откуда не так уж редко срываются буреломы.
Может быть, и медведь также по направлению ветра узнает о приближении лесной катастрофы? Не знаю, но знаю другое: медвежья тропа может заранее предупредить о неприятности. Если медведь вдруг покинул свою сухую лежку в еловом острове и отправился отдохнуть на моховое болото, жди бурелома.
Буреломы в лесу случаются редко, а в иной год их может не быть совсем. В такие тихие годы деревья падают поодиночке, и человек, идущий по тропе, может тогда немного пофантазировать. Когда в тайге тихо, когда ты один на тропе, то в голосе отжившего свой век дерева тебе вдруг послышится артиллерийский выстрел, треск падающей крыши или грохот авиационной катастрофы, если в твоей памяти еще живы воспоминания о чем-то подобном, пережитом в другом мире.
Сравнение неизвестного с известным тебе — пожалуй, это и есть тот самый рубеж, через который надо перешагнуть, чтобы почувствовать себя настоящим хозяином даже на ночной тропе. Хозяин — ты, а не зверь, не деревья и даже не буреломы. Ты — хозяин, а все остальные только у тебя в гостях, и эти гости очень считаются с тобой.
Долго быть гостем в лесу человеку нельзя. Тогда настороженность не покинет тебя. Она станет все больней и больней, наконец обернется просто трусостью и навсегда закроет неудачнику дорогу к лесным тайнам. А если и случится человеку, не победившему самого себя, остаться в лесу слишком долго, то нервы его взвинчиваются до предела, в каждом шорохе и треске ему чудится самое страшное, и жизнь превращается для него в тяжкое испытание. Тогда скрип дерева может ожить настоящим плачем, а шорох ветра за окном может показаться шагами медведя или лешего, который тщательно проверяет твое жилье, прежде чем открыть дверь… Вот медведь крадется вдоль стены, вот он ближе и ближе к двери, вот перешагнул через бревно, лежащее у входа в избушку. Вот–вот… Сейчас распахнется дверь… и встанет перед тобой медведь или косматый, костлявый старик… Зовут старика леший.
Мне приходилось слышать и о лешем, и о медведях, но даже на самой первой тропе я очень старался почувствовать себя в лесу настоящим хозяином.
Тогда я в первый раз уходил на отхожее озеро. Куда мне идти, решали сообща на вечернем совете. Собственно говоря, и не было никакого совета. Мы просто разговаривали о рыбе, о сетях, обсуждали последнее событие на Долгом озере, где громадная щука сокрушила сверхпрочную снасть Василия, и я осторожно заметил, что завтра с утра собираюсь идти в тайгу за рыбой. Никто вроде бы и не заметил моей фразы, никто не возразил и не поддержал моего решения, но разговор тут же изменился и незаметно перешел с озер и рыбы на стадо, на близкую осень. Пастухи упомянули волков, которые к осени становятся ходкими и могут принести беду, а потому, мол, теперь с каждым днем надо внимательней доглядывать за телушками…
Выслушав давно известные истины, я снова попытался вернуться к нужной мне теме, но снова потерпел поражение. Мое предложение отвергалось искусным невниманием.
Уже позже, когда долгие и внешне пустые переговоры с лесными жителями стали для меня обычным явлением, я не раз возвращался к тому вечеру, когда принял решение начать промысел рыбы. Безусловно, я мог бы ни о чем не докладывать ни Петру, ни Василию, но неписаный таежный этикет требовал от человека, связанного договорными обязательствами с другими людьми, не только обосновать вслух свое решение, но и предоставить время другим участникам договора обдумать твои шаги и высказать собственное мнение.
Мнение пастухов расходилось с моим. Причин было две. Во–первых, я был нужен здесь, около стада, а во–вторых, ни одно из озер, кроме Домашнего, не принадлежало мне. Домашнее было общей, коллективной собственностью. А все остальные водоемы по старой памяти еще принадлежали бывшим жителям деревушки.
Я не буду сейчас останавливаться на причинах, породивших странную на первый взгляд собственность на воду. Эти причины достаточно весомы и были поняты мной несколько позже. Странным для меня в тот вечер было другое — пастухи никак не соглашались открыть дорогу в лес чужому, пришлому человеку…