Плавания вокруг света и по Северному Ледовитому океану (др.изд.)

Литке Федор Петрович

В домах второстепенных юросов в углу, где ставится жезл Ситель-Насюэнзяпа, хранятся большие топоры, которые, по-видимому, почитаются достоянием общественным. Они делаются из больших раковин, обтачиваются коралловыми камнями в виде полуцилиндра, заостряются и веревками прикрепляются к деревянной рукоятке. Часть, приделываемая к рукоятке, делается совершенно круглой, чтобы, поворачивая топор, можно было давать ему выгоднейшее положение при рубке дерева. Самый большой топор, виденный мной, был дюймов двадцать длиной и около четырех толщиной. Топоры эти бывают всякой величины; но самые малые вытеснены отчасти железными топориками, в которые они стараются обращать всякий обрубок железа, им попадающийся. Каменных топоров мне не случалось видеть, хотя они и бывают в употреблении, потому что базальт и другие твердые камни, из которых можно топоры делать, называются «телла».

Обыкновенный нож заменяется острой раковиной, которую носят в поясе или на нижней губе, что придает им странный вид.

Мы не нашли у них никакого музыкального инструмента, даже простого барабана. Вообще они, кажется, не имеют больших музыкальных способностей. Фортепиано и флейту слушали они со вниманием; но ни один из этих инструментов не производил на них, по-видимому, большого впечатления.

К домашней утвари можно причислить и их лодки, о сохранении которых они до такой степени пекутся, что некоторые держат их в домах.

Большие лодки юросов имеют от 25 до 30 футов длины и не более 1¹/₂ футов ширины. Они выдалбливаются всегда из одного дерева (хлебного). Оттого ли, что нет толстых деревьев или их берегут, но все лодки их строятся с наделками по бортам шириной около фута, а по концам около 2 футов. Наделки эти привязываются веревками; в дырочки вставляются белые раковинки; паз ничем не замазывается, и потому при малейшем волнении или когда лодка загружена, вода течет в нее ручьями, и ее нужно беспрестанно отливать. Часто видели мы, как островитяне старались остановить течь, замазывая дыры хлебным плодом (подобно тому, как алеуты наши затыкают дыры в байдарках мясом). На легоньких коромыслах укреплен тонкий, параллельный лодке брусок для ее поддержания. В такой лодке бывает по 8 и по 10 человек гребцов. Они отделываются и сглаживаются очень чисто и мажутся краской, составленной из красной глины, которой они умеют дать отменный лоск. Обыкновенные лодки во всем подобны этим парадным, но не так чисто отделаны и меньше; есть не более 6 футов длины и 1 фута ширины. Гребут веслами, которые везде одинаковы, а на мелких местах толкают шестами или теми же веслами, повернутыми лопастью вверх. Лодки эти хорошо рассчитаны для своего назначения: они легки и мало сидят в воде, следовательно, могут через мелководные протоки подходить к селениям, а где нужно, их без труда можно перетаскивать. Ограниченное мореходство юаланцев не требует от них иных качеств. Они никогда не выезжают за риф, не имеют ни случая, ни надобности ходить под парусами и потому совсем их не знают, – это, я думаю, единственный случай во всей Полинезии. Чтобы выманить их за риф, нужен какой-нибудь необыкновенный случай, как, например, появление судна; и тогда они довольно неловки, путаются между собой, словом, самые плохие моряки. Большую часть из них у нас на шлюпе укачивало при почти неприметном колебании судна. Юросы чрезвычайно дорожат своими большими лодками. Сипе, при всей своей доброте и гостеприимстве, прятался от нас, чтобы не дать своей лодки.

Те, которые высочайшее блаженство полагают в безмятежном безделье, far niente, не должны бы желать ничего более, как сделаться юаланским юросом. Они проводят жизнь в совершенной праздности. Встают с восходом солнца – они спали бы долее, если бы человеку не был положен предел на все, – часа два проходит в натирании тела кокосовым маслом. Между тем в обеденной палате разводится огонь, и все готовится к печению хлебных плодов. Часу в девятом собираются пить сека. Обряды, при этом соблюдаемые, опишу я так, как мы наблюдали их в торжественных случаях.

Хозяин берет растение, как оно вынуто из земли, и, сев против почетного гостя, говорит ему что-то, как бы прося разрешения. Получив его, отламывает корни, а все прочее ставит в угол на полку в дар Ситель-Насюэнзяпу. Это, впрочем, не всегда соблюдалось. Между тем стряпун или стряпуны [378] подпоясываются банановыми листьями, развязывают волосы и потом снова их завязывают, но уже не на затылке, а на темени. Они начинают работу свою тем, что вымывают камни, на которых сека колотится; потом бьют согласно в ладоши 26 или 30 раз; потом берут камни, служащие пестами, и ими ударяют несколько раз о большие камни; число ударов, кажется, не определено; мы насчитывали от 10 до 17. За этим принимаются уже за корни, которые разбивают, покуда они составят одну волокнистую массу. Тогда бьют камнем о камень некоторое время очень часто, и затем начинается выдавливание. Подлив несколько воды в разбитую массу, мнут ее руками о камень, чтобы она пустила сок; делают из нее ком, который руками с большим усилием выжимают в приготовленные кокосовые скорлупы. Выжав раз, подливают опять воды, опять мнут и опять выжимают и так продолжают, пока наполнится нужное число сосудов. Между тем хлебные плоды уже испеклись и сняты с камней и вместе с катаком, кокосами и пр. на подносах, сплетенных из кокосовых ветвей, положены перед гостем, от которого опять будто ожидается разрешение. Гость разламывает один хлеб, и это служит знаком, что всякий может приниматься за еду. Тогда кравчий подносит гостю чашу с сека. Они не оскорблялись, когда мы большей частью отказывались от этого нектара. Пьющий подносит чашу ко рту, наклонясь, шепчет молитву (о которой будем говорить ниже) и, сдув пену, набирает полный рот сека, – некоторые все глотают, другие, все подержав во рту, выплевывают, но большая часть, проглотив половину, остальное выплевывает; в заключение следует сильное кряканье и кривлянье, причины которых я не понимаю, потому что, отведав несколько раз этого напитка, я нашел его совершенно безвкусным и нимало не жгущим. За сека следует закуска. У Тогожи перед каждым на особом подносе было положено по кокосу и хлебному плоду. Этим праздник кончается, гость идет домой, и все, что от еды осталось, уносится за ним. [379] Таким образом мы часто снабжались юросами.

378

У Сипе и Тогожи сека приготовляли по два человека. Не знаю, важности соответствует ли это сана или числу посетителей.

379

Замечательно, что на острове Минданао также в обыкновении уносить все остатки пиршества за гостем.

Точно так, но за исключением той части обряда, которая относится к гостю, юросы всякое утро пьют сека, и это составляет их завтрак. Мне случалось видеть, что то же повторялось и вечером, но это, кажется, исключение, и настоящее тук-тук-сека бывает только по утрам.

Кроме сека, употребляют они подобным же образом иногда корень другого растения, называемого кауа, для чего имеют особые камни, колотушки и даже особые корыта для воды. Однако при нас кауа ни разу не толкли.

Кроме утреннего сека, которое совершенно соответствует утреннему питью кавы на Таити и на других островах, не мог я заметить, чтобы они имели положенные часы для еды; они едят, когда им вздумается, довольно часто, но понемногу и, кажется, даже ночью; по крайней мере, Нена, когда ночевал у меня, всегда заботился, чтобы с вечера ему была поставлена тарелка с хлебными плодами и прочим, с чем он в продолжение ночи обыкновенно управлялся. Пьют весьма мало. Растительная пища делает это, конечно, ненужным.

Рыба и раки – единственная животная пища, употребляемая ими. Они не имеют съедобных четвероногих животных; но леса их изобилуют голубями и курами, а берега куликами, которых они, однако, не едят. Главную их пищу составляют хлебные плоды, кокосы, корень катак, таро, бананы, сахарный тростник и пр., которые они едят частью сырыми или просто спеченными, частью же в разных смесях. Поваренное искусство их сложнее, нежели можно было бы подумать: словоохотливый Сипе описывал приготовление множества блюд, подвязав по образцу стряпунов чуб на темя и показывая знаками, как что делается. Мы из всех этих блюд познакомились с одним – пауа, и я уже упоминал, как оно нам понравилось. Хлебный плод, долго не сохраняющийся, запасают они впрок, квася в земле, и называют его тогда гуро.

Печение хлебных плодов, катака и пр. совершается в земле точно так, как на других островах. Огонь добывается трением дощечки из мягкого дерева по направлению слоев палочкой из жесткого; в одном конце борозды, образовавшейся от этого, накапливаются по мере трения стружки; трение производится сначала тихо, потом постепенно скорее и скорее, а когда дерево уже разгорячится, то весьма скоро, от чего, наконец, стружки воспламеняются. Вся операция продолжается не более минуты. Для этого нужна особенная привычка; мы пробовали часто, но ни разу не сумели добыть огня таким образом.

Я не видал, чтобы жены юросов ели вместе с мужьями; кажется, что здесь они подлежат подобным же запрещениям, как и на многих других островах, если и не в отношении качества пищи, как там, потому, что им выбирать не из чего. Они не имеют также права входить в обеденную палату. Жена Тогожи могла только украдкой заглянуть в боковые двери, чтобы получить подарок. Впрочем, они едят не только в этом доме; я видел Сипе, ужинающего в домике возле нас.

Пища простого народа, конечно, еще однообразнее. Невкусный род бананов, называемый калаш, прежесткий и неприятный пандан, сахарный тростник, немного хлебного плода и из рыбного промысла то, что не нужно юросам, достается им. Лучшие роды бананов, катак, кокосы вероятно, также многие рыбы – исключительная собственность юросов. [380] Это делает народ малоразборчивым, и он с удовольствием ел все наши кушанья. Когда мы обедали на берегу, то обыкновенно перед дверьми палатки собиралась толпа, сколько из любопытства, столько же, чтобы чем-нибудь поживиться. Юросы гораздо разборчивее; однако солонина наша всем нравилась, – она, разумеется, шла под названием «кошо». Чилийское сладковатое вино скоро полюбили, но водку с отвращением выплевывали.

380

Нас удивляло относительно малое количество кокосовых деревьев на острове, разведению которых, кажется, ничто бы не препятствовало. Юросы так дорожат этими плодами, что приделывают иногда к деревьям горизонтальные решетки на высоте футов тридцать от земли в защиту от незваных гостей, – предосторожность, в других местах не виданная.

Мы не имели случая узнать, как они употребляют апельсины.

Долг беспристрастного историка заставляет меня теперь упомянуть об обычае, который я охотно обошел бы молчанием и который я считал существующим только между готтентотами, с тех пор как миссионеры воспретили его (как я не сомневаюсь) таитянской королеве [381] – я говорю о гнусной фтириофагии, которую доктор Мертенс, по справедливости, считал первым шагом к человекоядству. Здесь не принадлежит она, как было на Таити, к исключительным правам какого-нибудь класса. Все друг друга равно объедают, не опасаясь недостатка. Мы так часто показывали им отвращение наше, что при нас они несколько удерживались удовлетворять извращенный аппетит свой, но иногда шутили над нами, делая вид, будто бросают на нас некое животное. В посещение у Тогожи Сипе вздумал повторить эту шутку, но я вскочил с сердцем и сказал, что если он еще раз это сделает, то я сейчас уеду домой. Ему нетрудно было меня успокоить, между тем как Тогожа, по обыкновению своему ничего не понимавший, только повторял: «Меа инге?» Наконец Сипе объяснил ему и всему собранию, в чем дело, и рассказом возбудил такое же удивление нашим странностям и предрассудкам, как драгоман, объяснивший Али Паше египетскому о европейских ученых обществах и о кофе с молоком. Недоставало только из толпы восклицания: «Ах, они неверные!»

381

См. Wilson’s «Missionary oyage».