Плавучая опера
Шрифт:
– Ужинать поедем, - объявил Марвин, и мы вшестером на двух такси двинулись к "Братьям Миллер", предвкушая салат с крабами, там целую гору на тарелках приносили. Но боль все не проходила.
– А теперь выпить можно, - говорит он, и мы на автобусе отправляемся в подпольный кабак, было у нас такое местечко рядом с госпиталем, кто-то из медиков его и держал. Поддали как следует, только от боли я уже чуть не вою.
– Наслаждений!
– возвещает кто-то из собутыльников через часок-полтора (нас уже пятеро осталось, Марвину предстояло
Ехали в такси. Была у нас бутылка виски, к которой все по очереди прикладывались, и явно к этому виски что-то подмешали, - я не токсиколог, не берусь судить, что именно. Вылезаем из машины, орем во все горло, шумим, только, похоже, сейчас с ног свалимся. По крайней мере я два раза с трудом устоял, и всего за полчаса каких-то, причем не от выпитого меня шатало, а из-за огненной боли ниже желудка. Еле дождался, пока девка появится, уж так будет сладко на постели растянуться, да и трах, глядишь, на пользу пойдет, боли-то поутихнут.
Кто мне даму сердца подбирал, понятия не имею, мне-то было без разницы, с кем наверх идти, да и не разглядывал я, какие они в этом заведении.
Но только мы с милой в спаленку войти собираемся, как кто-то снизу орет во всю глотку: "Тоди! Эй, Тоди, погоди!"
– И не подумаю, - вежливо так отвечаю.
– Да погоди же!
– И бежит ко мне этот, который горланил, и девку какую-то за руку тащит.
– Вот сказала, что тебя знает, раньше встречались.
– Да ну?
– говорю, а сам поскорей в спаленку хочу, где моя-то уже меня дожидается.
– А вот и не ну, - медик этот говорит, нагнав меня на лестнице, - зачем с кем ни попадя, когда старая подруга отыскалась? Поменяемся давай, и все дела.
Девка эта, которая с ним явилась, перед моей извиняется за беспокойство. А моя шум подняла:
– Долго еще делить нас собираетесь? Позову сейчас Кози, он вас быстро к чертовой матери выставит.
Тут я сваливаюсь на постель - скверно мне, аж стошнит сейчас. Как шприцем раскаленным или перегревшимся штыком вонзились - куда, в печенку, что ли? Или в сплин мой?
Очнулся и вижу: стою я посреди комнаты, уцепившись за спинку кровати, а на кровати-то сидит, ногой в домашней туфельке покачивает Бетти Джун Гантер, покуривает, насмешливо меня разглядывает, ну ни капельки не изменилась с 1917 года, с тех наших дней.
Я тоже разглядываю, вроде как почти протрезвел, только боль жуткая, вот-вот бредить начну.
– Рада тебя видеть, Тоди, - говорит с издевкой.
– Давай-ка лучше помолчим, - прошу ее, - все равно всего не выскажешь, а я, понимаешь, что-то совсем…
И валюсь как подкошенный. А Бетти Джун халатик свой блядский одним движением скинула, и вот я уже ее обнимаю. Уж шесть лет она проституцией занимается, но что-то не видно, чтобы переменилась. Помнится, я все жалел, что совсем прочухаться не успел и боль не проходит, а то бы встреча наша с ней удивительная уже наверняка меня расшевелила да и поболтали бы от души, былое вспомнили. А вышло так, что я от боли чуть не все время сознание терял. Она даже забеспокоилась, спрашивает:
– Тебе что, нехорошо, Тоди?
– Как бы не загнуться мне, - признаюсь. Тут она давай мне руки и грудь спиртом растирать.
– Зачем? Не надо.
– У нас так полагается, - говорит, а сама хохочет.
В прихожей грохочет что-то, на лестнице тоже шум страшный. Похоже, приятели мои, медики эти, решили всю эту контору к чертям собачьим разнести.
Ну, думаю, пора подлечиться, как собирался, но ничего у меня не получается, - боль адская, уж не до любви тут. Только потом обливаюсь.
А Бетти Джун у меня в ногах устроилась и стала ноги мне растирать да спиртом брызгать. Замечаю, хоть Бетти теперь и профессионалка, грудь у нее лучше не сделалась, а вот глазки уже не такие миленькие. Да, жаль, что я так надрался, сейчас бы выяснили, безразличен я ей или все-таки не совсем. Страсть-то она еще как разыгрывать умеет. Да, вот так встреча! Интересно, а про Смитти она знает?
– Смитти убили, - как бы между прочим сообщаю.
Ничего по ней понять нельзя, все та же улыбочка, как приклеенная, ладонями по ногам моим вверх-вниз, вверх-вниз, - и смотрит так внимательно.
Ну я и решился ей сказать - буквально прокричал, потому что тарарам стоял за дверью дикий:
– Ты уж, миленькая, извини меня, что так получается. Болит жутко, а то бы у нас с тобой все отлично вышло, кроме шуток. Бывает, вспомню, как мы у меня в комнате шалили, так, знаешь…
И в ту же секунду Бетти Джун, нисколечко в лице не изменившись, выплескивает весь флакон спирта, нацелившись на самое чувствительное место.
Я взвыл, прямо взлетел с постели и на полу катаюсь. Чудовищно больно! Та, прежняя, боль совсем не проходит, да тут еще новая, это уж слишком. А Бетти Джун, чтоб мне совсем невмоготу стало, верхом на мне уселась с улыбкой этой своей приклеенной. Флаконом размахнется и молотит по мне, расчетливо этак молотит, в каждый удар все силенки вкладывая; я, правда, почти все время успевал от наскоков этих увертываться, только все же чувствительно, когда она то по руке заедет, то по локтю. Скинул я ее с себя наконец, ногой отпихнул, а вот подняться сил нет. Словно меня на огне поджаривают.
Бетти Джун, гляжу, флакончик-то расколола и острым краем пырнуть собирается. Откатился я подальше, опять ноги в лол пустил, только где уж мне было с нею справиться. После каждого ее выпада царапина остается то на ладони, то на запястье, то повыше. Схватил я ее все-таки за руку, так она кусаться начала, коленкой в живот норовит- Я, в общем, руку ей вывернуть хотел, очень старался, - а как еще ее угомонить? И вывернул бы, но тут люди какие-то к нам ввалились.
– Кози! Эй, Кози!
– Бетти Джун кричит.