Плавучая опера
Шрифт:
– А я-то полагал, что из всех моих знакомых вы скорей всего поймете, какое душевное удовлетворение способен извлечь разумный человек, если к своей одинокой старости он относится здраво, а не по-детски, - вещал мистер Хекер.
– Все идейное и тщеславное отступает, и наконец-то можно насладиться своими зрелыми мыслями, осознать красоту творения Господнего. Разве не к этому состоянию стремились все философы? Понятно, что Осборну оценить такое не дано, человек он неплохой, но не его вина, что образования не получил никакого. А вот вы уж должны бы были рассудить, что жизнь, проводимая в одиноком созерцании, -
– Видите ли, я мало склонен к рассуждению, - парировал я.
– Если бы поразмыслил, мог бы, наверно, завтра же все изменить, одним махом, то есть жениться. Дело в том, что одиночество - это мой свободный выбор. А еще вот что: я наизусть не помню, но только у вашего приятеля Цицерона что-то такое написано в том духе, что созерцательная жизнь вовсе не сплошь благо. Он где-то говорит, что человек, которому удалось бы собственными одинокими усилиями достичь неба и оттуда окинуть взором универсум, вряд ли испытал бы такую уж радость, а вот если бы он мог рассказать об увиденном кому-то другому, более высокого наслаждения не испытал бы никто. Я не к тому, что вот, дескать, истина; по-моему, все подобные обобщения - пустое краснобайство, но ведь вы так цитатами и бросаетесь, причем всякий раз одна с другой не ладит.
Новая маска: мистер Хекер поднялся с кресла, приняв вид человека, которого глубоко ранили.
– Кажется, я мешаю вам отдохнуть от трудов, - заметил он.
– И вообще напрасно я думал, что мне, старику, можно толковать о таких вещах с человеком еще совсем молодым. Извините, мне казалось, вам будет интересно.
– Вы смешиваете разные вещи: интересна ли мне сама тема и что я по этому поводу думаю, - сказал я, вставая.
– Если, конечно, мы в самом деле обсуждаем некую тему. Вы ведь интересовались моим мнением на сей счет.
– И каково же оно, скажите на милость, - воззвал он.
– Как, по-вашему, должен поступать человек, которому жить не для кого и незачем? Что еще ему остается, кроме как мужественно делать вид, что он всем удовлетворен, либо пускать нюни, как младенец?
– Мне все равно, кто как поступает, - ответил я.
– Принципиально все равно, ощущаете вы себя счастливым или несчастным. Не записывайте меня в человеколюбцы. Я просто сказал, что мне вас жаль, что лично я не хотел бы оказаться на вашем месте. А что никакого нет выбора, кроме того, о котором вы сейчас сказали, - нет, не согласен.
– Какой же еще?
– не отступал мистер Хекер. Опять он завелся, в глазах его - они уже не обманывали - читалось отчаяние, которого не могла скрыть нацепленная маска.
– Вы, может быть, самоубийство порекомендуете?
– Негодующий смешок.
– Оно, стало быть, и представляет еще один выбор?
– Для почитающих Цицерона так всегда и было, - заметил я.
– Хочу вам вот что сказать. Если не следуешь религиозной доктрине, категорически запрещающей самоубийство, вопрос, совершать его или не совершать, самый первый, на который нужно ответить, прежде чем обустраиваться в жизни. Разумеется, я имею в виду - для людей, которые стараются действовать логично и разумно. Большинство вообще не осознает, какой тут может быть вопрос, и ни малейшей нет причины объяснять им, насколько он реален и важен. Я бы с вами про это речь не завел, но вы же меня и подтолкнули.
– Что до меня, я религии чужд, - объявил мистер Хекер, - и тем не менее считаю, что достаточно причин отказаться от самоубийства. Раз уж смерть абсолютная неизбежность, разумнее постараться выжить при любых обстоятельствах.
– Не понимаю, как одно вытекает из другого. Раз смерть неизбежна, это просто факт, к которому надо отнестись хладнокровно. Что, по-вашему, лучше: чувствовать себя несчастным или сохранять хладнокровие? Все было бы иначе, если бы от ближайшего будущего вы вправе были ожидать чего-нибудь получше, чем настоящее. Допустим, я вот не покончу с собой по той причине, что "Янки" проиграли очередной матч.
Мистеру Хекеру было, однако, не до шуток: он весь побледнел и стоял передо мной с суровым выражением на лице.
– Итак, вы мне советуете покончить с собой, - сказал он резко.
– И не думаю. Я же не утверждал, что каждый обязан разумно решить вопрос о самоубийстве. Но если уж вы о нем задумались, необходимо, разумеется, найти какой-то ответ, а уж затем действовать так или иначе. Жизнь меня научила, что разумно поступает человек, который словами "должен" и "обязан" пользуется лишь после того, как произнесено слово "если".
– Стало быть, для того, чтобы существовать разумно, нужно себя убить?
– Он даже чуть взвизгнул, так старался, чтобы в голосе его чувствовалась насмешка.
– Нужно только найти свой ответ на этот вопрос, - повторил я.
– "Что благородней духом - покоряться…" [15]
– Но ведь Гамлет был безумен, во всяком случае, притворялся безумцем, - тоном триумфатора объявил мне мистер Хекер.
– Вы просто уходите от вопроса.
– А вы?
– Он хихикнул.
– Вы сами-то о нем думали, о вопросе этом? Вы вот рук на себя не наложили, если не ошибаюсь. Отчего так?
[15]
"Гамлет", акт III, сц. 1. Пер. М. Лозинского.
Я улыбнулся:
– Обещаю вам, что нынче после ужина обязательно подумаю, а завтра вы узнаете, к какому я пришел выводу. А вы тоже подумайте, вот и сопоставим наши решения, глядишь, пари заключим на ящик сигар или стреляться из пистолетов придется. Только постарайтесь, - добавил я уже серьезно, - постарайтесь припомнить все ваши до единого резоны против самоубийства. Если решите, что убивать себя не надо, это решение всегда ведь можно впоследствии изменить, а вот если наоборот, трудно будет что-нибудь поправить.
Но мистеру Хекеру было все так же не до шуток.
– Тут весь вопрос в ценностях, которые признаешь важнейшими, - сказал он наставительно, - а жизнь сама по себе обладает ценностью, как бы она ни сложилась. Человеческая жизнь обладает абсолютной ценностью - отрицать этого нельзя.
– А я отрицаю, - заявил я. Мистер Хекер, печально улыбнувшись, побрел к двери. Выражение его глаз оставалось по-прежнему искренним, никак ему не удавалось скрыть читавшийся в них страх, хотя фальшивая маска на ходу уже прирастала к нему, когда, взявшись за ручку двери, он обернулся и объявил: