Плавучая опера

Барт Джон

Не очень-то рассчитывая услышать приятное для себя, мистер Хекер терпеливо ждал, что я скажу дальше, но от огорчений его избавил капитан Осборн, зашедшийся от смеха кашлем и чуть не задохнувшийся, - с ним такое часто бывало, и пришлось нам поочередно колотить его по спине, пока дыхание не восстановилось, хотя в груди все еще что-то клокотало и хрипело. Убедившись, что приступ почти прошел, я покинул заседание клуба и отправился к себе в номер за "Шербруком", лекарство, уж разумеется, требовалось капитану безотлагательно.

Прямо как по воздуху летел. В секунду пересек холл, словно кружился в ритме быстрого вальса. Мое мнение? Ну ясно, какое у меня мнение. САМОУБИЙСТВО! Спокойно, друг-читатель, спокойно! Шепну тебе на ушко главную мою тайну: вся моя жизнь, хорошо, не вся, но почти вся была подчинена тому, чтобы этот вот вопрос и решить, с этим вот фактом и примириться. Тут вся штука в том, как к нему относиться, то есть к вопросу этому, с какой стороны подойти, - если угодно, вся штука в той роли, которую для себя избираешь, хотя не очень хорошее это слово. В нем презрительный оттенок есть, а я бы его никак не хотел. За свою жизнь я пробовал к делу

этому подойти четыре, а может, даже пять раз, и всегда с новой стороны, от разных умозаключений отталкиваясь, - видите ли, у меня, боюсь, есть склонность придавать абстрактным идеям такое значение, словно от них зависят жизнь и смерть. И всякий раз мне казалось, что, вот с этой-то стороны зайдя, я уж наверняка разрешил мучившую меня дилемму, с фактом этим примирился, а потом непременно случалось что-нибудь такое, из-за чего решение становится неверным, или вдруг выяснится, что заходить-то следовало совсем не с той стороны, и неубедительно как-то получилось, и что-то там одно с другим не соглашается, не складывается, - в общем, количество переходит в качество, как Маркс выразился, - значит, все заново начинай, опять роль для себя выдумывай, а мне это тяжело дается, медленно, да чаще всего и не хочется выдумывать-то, совсем не хочется. Вы уж не посетуйте, постарайтесь понять вот что: несколько лет подряд, вплоть до 1937-го, я двигался к решению, не сомневаясь, что уж на этот раз все по-настоящему и раз навсегда устроится, потому как правильно выбрал, откуда двигаться, а потом все эти пять месяцев начавшегося 1937 года были одни разочарования - нет, не оттуда, - ив ночь 20 июня, то есть накануне нашего с тобой, друг-читатель, знакомства, я окончательно убедился, вынужден был убедиться - точно не оттуда, заводи, значит, всю эту карусель заново, как будто в 1919 год вернулся: ну вот, чудеса, да и только, - стоило мне всего-то соснуть часок перед рассветом, а пробудившись, плеснуть по щекам холодной водой, как я понял, что нашлось оно, решение, пришел настоящий, последний, безукоризненный ответ, отыскалось единственное слово, открылось, с какой стороны заходить надо было, чтобы уж больше и сомнений не возникало. Если бы не рань эта, когда шуметь нельзя, да я бы трепака прямо на месте сплясал, я бы во все горло заголосил про радостный денек! Я вроде уже предупреждал, что выложу все напрямик? Что ни юлить, ни вокруг да около разглагольствовать не собираюсь? Самоубийство! Жаль мистера Хекера, долго же ему придется узнавать, какое у меня мнение (боюсь, аж до Судного дня, бедолаге этакому), но от тебя-то, друг-читатель, ничего не утаю. Самоубийство - вот мое решение, ответ мой - самоубийство. Вам, наверно, не оценить, как он правилен, вы ведь еще в саму проблему не вникли, но ничего, я сейчас проблему эту перед вами как на ладошке выложу, шаг за шагом, по-своему, то есть по системе своей, у меня ведь система, не забыли?
– да, система, и очень даже стройная, если моей логике следовать, не смущаясь, что она у меня особенная.

Да что же это я все про систему, про систему, а про какую - ни слова? Терпенье, друг мой, я правда морочить тебя не намерен, не заставлю головой об стенку биться. Ты просто не забывай, что рассказывать истории мне внове, а и было бы не внове, все равно по-своему бы рассказал. Тебя небось совсем другое занимает: что же это я "Шербрук" для капитана Осборна сразу не захватил, не пришлось бы и назад в номер возвращаться? Резонно, не спорю, очень даже резонно про это спросить, и не надо ни в чьей душе копаться, ответа допытываясь, только дело-то вот какое - чтобы ответить, надо и на тот, на мой, вопрос отвечать. Я не налил капитану сразу, во-первых, оттого, что не привык с "Шербруком" к нему приходить, а во-вторых, когда, продрав глаза, я вдруг обнаружил решение моего главного вопроса - 21-го это было, я теперь почти уверен, - так вот, я сразу же и другое решил: коли уж мне истина до того неожиданно открылась, я этот день проживу абсолютно, ну абсолютно так же, как жил все последнее время, по крайней мере очень постараюсь. Вот поэтому-то, очень хорошо зная, как быстро понадобится капитану его лекарство, я все равно не нацедил в стакан, а, как всегда, сначала выпил со стариками кофе, а уж потом за виски к себе отправился.

Хороший ответ? Скорее, правда, на первый вопрос, не на второй, вы ведь не знаете, откуда у меня такой обычай, я, честно сказать, и сам этого не знаю, но зато теперь вам известно, что день этот мой необыкновенный я вознамерился прожить по системе, а система в том, чтобы его прожить, насколько сумею, словно он самый для меня заурядный, хотя, понятное дело, каждое мое действие приобретает теперь особенный смысл. Стало быть, и рассказать про этот день я тоже постараюсь по системе, запишу все события одно за другим, чтобы были факты, и только, знаю ведь, что все равно, пока факты эти изложу, сколько раз меня в разные стороны занесет, так что возможностей у вас будет предостаточно, чтобы всю историю про то, как мой главный вопрос таким важным для меня сделался, вы помаленьку выведали или сами догадались, - ну как та публика, рассевшаяся по берегам мелодраму смотреть, которую на плавучей сцене показывают, зрителям этим ведь тоже приходится самим разные куски сшивать, чтобы сюжет получился, а я ручаюсь всеми чудесными помидорами округа Дорчестер вот за что: когда дело к развязке приблизится, баржа в эту минуту непременно будет плыть мимо вас и все самое важное вы собственными глазами увидите, уж будьте спокойны.

Договорились. Значит, прошел я через холл к себе в номер, тихо отворил дверь, на цыпочках двинулся к подоконнику за бутылью. Хотел быстренько ополоснуть стакан, налить до половины да сразу и назад, но только пустил воду из крана - этакая, знаете, трель зазвенела, "ти-ти-та-та", - и тут открывает чудесные свои зеленые глазки Джейн Мэк и садится на постели, волосы, темные такие и с блестящим оттенком, словно шубка соболиная, рассыпались по плечам, простыня скомкалась, даже бедра видны стали, - стало быть, откидывает она волосы рукой, и животик ее при этом втягивается, грудь левая напряглась, я так и оцепенел, и в паху защипало. Стою себе, "Шербрук" в одной руке, стакан в другой. А Джейн сонным совсем голосом спрашивает, восемь-то пробило уже?
– да нет, говорю, рано. Помотала головкой, зевнула, плюх обратно на подушку и, похоже, опять спит. Простыня чуть бедра закрывает, а спина совсем голенькая. Помню, пробежал по комнате теплый ветерок, зайчик солнечный откуда-то появился да играет весело так на ее загорелой коже, на самой талии, прямо над круглящимися ее бедрами, которые так выпукло выступают, - матрас у меня очень жесткий. Выпил я тут лекарство капитана Осборна сам, хотя этого у меня в заводе никогда не было, плеснул ему положенные полстакана и тихо закрыл за собой створки.

III. КОИТУС

Если вам еще не надоело это читать, я, с вашего позволения, не стану вдаваться в объяснения, почему не сразу сообщил, что Джейн Мэк моя любовница, все о другом распространялся - какой мне предстоял необычайный день; что тут, собственно, воду толочь, ведь сами, должно быть, знаете: бывают вещи действительно важные и не так чтобы особенно, а если не знаете, стало быть, в искусстве рассказывать истории вы еще больше профаны, чем я, и растолковывать тогда и вовсе уж бессмысленно. Ну, в общем, она моя любовница, очень хорошая кстати. А мы с Гаррисояом Маком - самые настоящие друзья, так что треугольник получается равнобедренный. И в этом треугольнике замечательно все устроено: каждый из нас любит остальных двух всей душой, верней, старается любить, как только может, и у Джейн с Маком очень даже хорошо это выходит. Я же - ладно, обо мне потом поговорим. Пока скажу.вам только, что для Гаррисона никакой не секрет, как часто навещала мой номер его жена, еще с 1932 года начиная и до самого 1937-го, и делила со мной ложе. Ровно шестьсот семьдесят три раза она со мной спала, - он, возможно, точной цифры не знает, но только оттого, что Джейн подсчетов не ведет, зато я веду со всей тщательностью.

Теперь, пожалуй, объясню, как у нас все это устроилось, история занятная, а капитан подождет свой "Шербрук", пропустит одну главу, ничего.

С Гаррисоном Мэком я познакомился в 1925 году на вечеринке, которую устроил мой сокурсник по юридической школе в Мэрилендском университете. У него была квартира где-то в Гилфорде - это из лучших районов Балтимора, - и надрались мы изрядно. Надо сказать, что в те дни у меня как раз начинались приступы мизантропии и нелюдимости, целый такай период в моей жизни выдался - с 1925 года по 30-й. Мне тогда по разным причинам прискучили обыденные устремления и радости людские, и, хотя право я изучал все так же усердно (больше по инерции, впрочем), с ближним я старался соприкасаться лишь в меру необходимости, проникшись безразличием ко всему, чем ближний живет. Просто подвижником я все те пять-шесть лет прожил этаким буддийским монахом из какой-нибудь эзотерической секты. Тоже был в своем роде ответ на вопрос, который меня всю жизнь преследует, и, хотя давно уж все это в прошлом, и сейчас с удовольствием мне те годы вспоминаются - приятно оказалось с такой вот стороны зайти.

Знаете, этак таинственно выглядишь, когда встанешь от всех в стороне где-нибудь у окна в нише, покуриваешь да поглядываешь на всю эту гогочущую ораву с видом мудреца, которого ничто не потрясет, не: взволнует. Находились очень даже славные люди - Гаррисон Мэк в их числе, - считавшие, что мне ведомы глубины, им недоступные, и стремившиеся поближе со мной сойтись, а женщины находили, что я, какая прелесть, ужасно застенчивый, так что, случалось, ни перед чем не останавливались, только, как одна из них выразилась, "сунуться бы за занавеску страха, притворяющегося высокомерием". Кое-кто и сунулся, ну а я тоже кое-кому сунул.

На той вечеринке о знакомстве со мной особенно хлопотал какой-то дюжий, красивый парень - подошел к окну, у которого я расположился, представился: Гаррисои Мэк, и чуть не час молча простоял рядом, - со временем я выяснил, что Гаррисон, сам того не замечая, чуть не до мелочей перенимает манеры да и настроение всякого, с кем его сведет судьба, замечательное, скажу вам, свойство, ведь сразу становится понятно, что своего-то у него ничего нет, ни настроений, ни манер. В конце концов мы разговорились о том о сем - о рабочем движении, сухом законе, о праве, о Сакко и Ванцетти, климате Мэриленда, все этак походя, двумя-тремя фразами. Выяснилось, что Гаррисон человек небедный, папаша его, старший Гаррисон Мэк, владеет компанией, соленьями и маринадами занимается. Плантации, на которых выращивают продукт, после всевозможных операций поступающий потребителю в банках с этикеткой "Мэковские огурчики", расположены на восточном побережье, а оттуда он доставляется на завод в Балтиморе, где его подвергают изысканной обработке, и поэтому у Мэков летние домики по всему побережью, так что места, где я в юности часто бывал, оказались Гаррисону хорошо знакомы. Вот мы и поболтали с ним по-светски - про соленья да про капиталы.

Он был хорош собой: мускулистый - с детства к хорошему мясу привык, - прожаренный солнцем, глаза ласковые, нос прямо-таки римский, а беседу ведет непринужденно, сразу видно, что в колледже Джилмэна обучался, и костюм на нем отличный, аристократ, да и только, но вот беда-то для семейства его, Гаррисон в ту пору коммунистом сделался. И не каким-нибудь там болтуном салонным, а настоящим коммунистом: листовки писал и на митинги ходил, продал свою яхту, машину, на заводе Штуца сделанную, тоже продал - в общем, чуть не всего, что было у него, лишился, жить-то надо было, а на что, если папаша деньги ему давать перестал; каждый день Гаррисон по десять часов, не разгибаясь, строчил да строчил пропаганду, линию партийную отстаивал, а потом чушь эту дешевую распространял среди рабочих, и на мэковском маринадном комбинате тоже распространял, и вместе с прочими агитаторами бока ему мяли разные там штрейкбрехеры да подонки - среди них попадались служащие мэковских заводов.