Плавучая опера
Шрифт:
– Крепкая посудина на вид, - поддакнул я. Мы всё так и стояли на трапе - что-то во мне располагало старичка к словоохотливости.
– А она и правда крепкая, сэр. Вы на обшивку посмотрите, на обшивку!
– Капитан чуть по борту рукой не похлопал.
– Я доски-то эти еще деревьями видел. Целый год в Каролине по лесам шатался, сам деревья присматривал, какие на распилку пойдут. Сто двадцать два фута длины, четыре дюйма толщины - вот какая обшивка, - ни трещинки нигде, ни сучочка. И через каждые два фута болтами закрепляется, двадцать семь дюймов болты. Чтобы и в океане ходить могла, сэр! По дну планка положена тридцать два фута, нигде зазоринки не найдете, прибили на совесть. В кругленькую сумму мне влетело, но тут денег,
Джинни нетерпеливо переминалась с ноги на ногу;
я потянулся к павильону, на вид довольно ветхому.
– Заходите, заходите, - приглашал капитан. Мы двинулись в затемненный, прохладный зрительный зал, и капитан Адам на ходу объяснял все, на чем останавливался глаз.
– Семьсот мест, - сказал он.
– В партере для белых, а для цветных балкон.
Слава Богу, Джинни не спросила почему.
– Раньше цветные ну никак к нам идти не хотели, - тараторил капитан.
– Слух распустили, мы, мол, их заманиваем, чтобы назад в Африку отправить. (Сцена вон, видите?
– девятнадцать футов в диаметре, а зал в длину восемьдесят футов.) Я и машину тут на борту прежде держал, только от соленой воды поржавела она, вот какое дело.
– А ваш дом где?
– требовательно спросила Джинни.
– Я, юная леди, здесь на крыше живу.
– Почему?
– Как это "почему"? Ха! Умненькая какая, а! Пойдемте, сэр, я вам уборные покажу и все остальное.
Мы последовали за капитаном, очутившись за сценой, где было маленькое фойе с многочисленными пронумерованными дверями.
– Отличные у нас уборные, никому не тесно, - гордо сообщил капитан Адам.
– Артисты тут и живут, в уборных этих. Сейчас на берегу почти все.
– Почему?
– пробормотала Джинни.
– А теперь сюда, пожалуйста.
– Мы шли по коридору к капитанской каюте.
– Это вот кока каюта, столовая - как раз под сценой мы сейчас, - а вот и камбуз. Печь газовая на баллонах, холодиль ник - девятьсот фунтов, сэр, девятьсот. А через эту дверь прямо в оркестровую яму попадем. Ну как?
– Восхитительно!
– сказал я.
– И осадка-то всего на четырнадцать дюймов, сэр, честное слово. Я вот говорю: да мне лужи от дождя хватит, чтобы представление показать, только чтоб дождь был настоящий! Да, сэр. А на крыше шесть вентиляторов, большие вентиляторы, сильные. Во всех уборных вода проведена, отопление. Зимой жара стоит, не продохнешь. Видели трубы под сценой-то? Отопление, водопровод, ацетилен для освещения сценического.
– Электричеством, что, не пользуетесь?
– Только для вентиляторов и для щитов рекламных, когда понадобится, но, понимаете, ненадежное дело электричество это. Часто в такие места заносит, где электричества и нет совсем. Ну, без вентиляторов спектакль можно показывать, а без освещения как же? Поэтому у меня двойная система: и с электричеством могу, и с ацетиленом.
Я заметил, что, по-моему, опасно ацетилен на борту держать.
– Да что вы, сэр!
– замахал руками капитан Адам.
– В жизни ничего у нас такого не бывало. Бочки-то за бортом закреплены, если и потекут, ничего не случится, а подается вот по трубам этим медным, - он ткнул пальцем в трубу, увенчанную клапаном, к которому была приляпана бумажка: "Не открывать до включения сцены", - они из трюма протянуты. Исправно система работает. Не беспокойтесь, сэр. У нас тут все как полагается. Буксиры есть - спереди, с кормы, ход у нее ровный такой, вы бы видели. У нас расписание толковое, два раза в год на пресную воду выходим, ракушки чтобы счистить, мох там и прочее. Навигацию в Элизабет-сити начинаем, в Северной Каролине, на пресной воде, как только тепло станет, а потом Альбемарль, Памлико, по каналу "Мрачные топи" и на Чесапик до Порт-Депозит, у всех пристаней получше на якорь становимся. А с Порт-Депозит опять пресная вода, так что домой чистенькие приходим. В док ставить не надо.
Джинни повисла у меня на руке, раскачиваясь, как на качелях. Я поблагодарил капитана Адама за экскурсию по судну, и он вывел нас из столовой, где мы беседовали, через боковую дверь на штирборт.
– Понравился кораблик?
– спрашиваю Джинни.
– Хороший.
– Личико у нее раскраснелось, и я решил, что солнца с нее довольно.
Мы прошли мимо лотка, за которым скучал в одиночестве разносчик.
– Тоди, купи еще мороженое, а?
– Почему?
– Хочется.
– Почему?
– Ну хочется.
– А почему хочется-то?
– Хочется.
– Почему? Скажи.
– Хочется.
И она получила свое мороженое, а потом под ослепительным солнцем мы побрели назад в мою контору, задыхаясь от жары.
XXIII. ПРОЩАЙ, ПРОЩАЙ
Нe успели мы добраться до Корт-лейн, как второй брусочек мороженого уже перемазал личико Джинни, каплями стекая по щупленьким ручкам на платьице и дальше, на башмачки. Я остановился под разросшимся тополем и, достав платок, принялся ее об тирать. В голове немножко шумело - не то от солнца, не то от этих "почему". Бог весть.
– Тоди, мне пипи надо, на горшок, - объявила Джинни.
– Потерпишь минуточку?
– улыбнулся я, надеясь, что обойдется без "почему".
Взял ее на руки и помчался по тротуару в страхе, что вот-вот рукав пиджака станет влажным, но Джинни только похихикивала, обняв меня за шею и ручонкой закрывая мне рот.
– Пахнешь ты чудесно, совсем как мама, - сказал я.
Ее это рассмешило.
– А ты как папа пахнешь.
– Угу.
Мы благополучно добрались до цели, и миссис Лейк поспешила с Джинни в уборную. Я воспользовался свободной минуткой, чтобы набросать записку Джимми Эндрюсу, стоявшему в двух шагах от меня, и при этом все время думал о Джинни, считавшей, что я пахну как ее папа. Может быть, она и права. Я-то уж точно учуял в этой детской ее любознательности что-то наше, эндрюсовское.
Записка была докончена (там я сообщал Джимми про послание от Юстасии Калладер и писал, что ему следует возбудить дело против мамаши Гаррисона, поскольку она не сохранила вверенную ее заботам часть наследства); я засунул конверт во внутренний карман пиджака. Через несколько минут явилась Джейн, коротко остриженная, и мы все вместе отправились к Мэкам на коктейль. Мне и в голову не пришло навести порядок у себя на столе, попрощаться - навеки - с мистером Бишопом, Джимми, миссис Лейк, хотя бы оглядеть напоследок мою контору, необыкновенную мою стену для размышлений. Да и к чему?
Пока ехали в Восточный Кембридж, я, болтая то с Джейн, то с Джинни, все время был, однако, занят своим планом, принявшим теперь уже окончательный вид. Из скудного моего лексикона лишь выражение "хладнокровное любопытство" более или менее передает чувство, которым навевались все мои мысли, - простите, знаю, что сформулировал крайне расплывчато, но уж постарайтесь понять, о чем веду речь. Да, все еще сохранялась изрядная доля любопытства, проснувшегося, как только я понял, что готов с собой покончить, однако - у меня вечно так, когда важные решения принимаю, - готовность эта родилась в какое-то мгновение как следствие некоего внешнего давления, из-за которого развалилась не помню уж что за маска, в ту пору мною принятая, - и, тоже как всегда, лишь затем я свою готовность рассудочными ухищрениями обратил в ясную, логическую позицию.