Максимова Светлана Борисовна. Родилась в 1958 г. в городе Харькове, через четыре года семья переехала в город Макеевку Донецкой области, где я закончила среднюю школу, училась на филологическом факультете Донецкого университете. Не закончив обучение в университете, в 1992 г. поступила в Литературный институт им. Горького, семинар Евгения Винокурова. В 1987 г. закончила Литинститут, в 1988 г. вышла первая книга стихов «Вольному-воля», затем еще четыре в разные годы. Лауреат премии им. Сергея Есенина за 1996 год. Многочисленные публикации в периодике. В 1996 г. работала в Южной Америке над мемуарами эмигрантов первой волны, в результате родился роман «Хождение за три солнца», отдельные части публиковались в журнале «Дружба народов» 2003 год, № 10 и 11, 2014 год № 7. Занимаюсь живописью и музыкально-поэтическим театром, играю на австралийской трубе диджериду в собственной группе «Этно-Миф». Сейчас проживаю в городе Голицыно, Московской области. В городе Макеевка Донецкой области живет моя мама.
Преображение – август 2014
1
И смотрю, запрокинувшись, долго яв небеса и глаза предвечерние…Пахнет яблоком белое облако —это, матушка, Преображение.Пахнет
яблоком белое облаконад Украйной, когда-то радужной.Через поле оплавленный колоколчерным яблоком катится, матушка.И не знает, кому довериться —звонарю, иль блуднице яростной.А густое цветенье верескапахнет яблоком, пахнет райским-тотем соблазном в тиши пожарища,где целует беда в уста…Мама, в косы вплети, пожалуйста,мне лишь райские ветры августа,А не эти, что пахнут порохом,на лету поджигая аиста…Через душу оплавленный колоколчерным яблоком катится…катится…Между верою и невериемразрывается это яблоко.Мама, мама… Раскрыла двери тыВ пламя праздника и… заплакала…
2
Моей маме и Юре Юрченко
Другу поэту, который ушел на войнув степи, где я вырастала пацанкой упрямой,верю ли я? А кому еще верить? Кому?!Как пережить невозможную эту вину —то, что я здесь, ну а мама моя… Ну, а мама…В праздник пресветлый Фаворского света звонюстаренькой маме, чтоб голос хотя бы услышать.«Преображение нынче», – я ей говорю.Слышу в ответ – рев снарядов над крышей.«Ну, ничего, – отвечает, – что людям, то й нам.Ты не волнуйся, мы здесь отсидимся в подвале.Это война…» А зачем она эта война,Старая мать понимает едва ли.Помню, сказала: «Куда я поеду, куда?..Это мой дом – здесь и справят однажды поминки.Здесь рушником расцветала речная вода.Ну, а теперь нет ни капли во рту, ни росинки…»Это так больно, что боль не сложить мне в слова.Это так больно, что боль прерывает дыханье.Эта страна обезумела, словно вдова,что посылает своих сыновей на закланье.Эти гробы, что приходят с обеих сторон…Чья в них победа, ответь мне, и чье пораженье?Этот огонь… Эти стаи орущих ворон…Преображенье твое, Украина, преображенье.
«Преображение боли…»
Преображение болив то, о чем не сказать —в небо над полем боя,где открывают глаза,смертно обнявшись двое.Как хорошо им обоимбольше не убивать.Преображение болив песню, что пела мать.Клонится над тобою,тянется поцеловать…
«Господи наш Спасе…»
Господи наш Спасе,все-то Тебя мы славим —мама моя в Донбассе,ну, а сестра – в Полтаве.«Спой мне, родная, спой мне, —шепчет в степи трава, —в этой пустой обойметолько любви слова…»Мертвого слышит мертвый,Ну, а живой едва ль…Так мне сказала мамаи повторила сестравозле сожженного храмавзорванного родства.Они звонят друг другу —и каждая плачет в трубку.А я звоню им обеими даже плакать не смею.
«Старенькая, схоронившая сына…»
Старенькая,схоронившая сына,дочь, отпустившая петьв небеси,смотрит в окнои молчит…Украина,в жертву когохочешь ты принести?
Обращение
Господи, я говорю тебе прямо —вот моя боль и вот мое имя…На Украине живет моя мамаи плачет слезами моими.А у меня уже слез не осталось.Друзья увидят глаза сухиеи говорят: «Это просто усталость…»Зачем ты в детстве послал стихи мнев образе ангелов белых-белых,а они потом снайперами обернулисьв том самом хоре, где девушка пела.На каждой из пройденных мною улицони держали меня под прицелом —на крыше взорванной школы Беслана.Как же теперь мне остаться целой?!Как после этого быть слабой?!Если в огне рокового часамир содрогнулся от нашего братства —раною стала икона Спасав храме разрушенном – в сердце Донбасса!..И это я говорю без метафор,А просто с оливковой веткой в клювев пустом ковчеге своем метаясь,листки роняя – любит, не любит…Листки календарные – любит, не любит… —на воду ложатся в безлюдной глади.И город чудесный всплывает из глуби,Где мама мне гладит белое платье.А утром кладет его к изголовью.И мы живем в коммунальной квартирес такой, о Боже, к тебе любовьюв таком прекрасном и добром мире.И я не знаю иного исходаИ выхода я другого не знаю,когда все ясней и ясней год от годаоттуда – из чуда – к Тебе всплываю.
«Лети, моя вера тихая…»
Лети, моя вера тихая,спеши впереди душипо лезвию вдоха-выдоха,туда, где точат ножинад тоненькой пуповиною,где бьется мой бог внизуи сердце его воробьиное,похожее на слезу,по форме пули отлитое,завернутое в лоскут,с игрушечною молитвоюзарытое в талый грунт…И названное вселенною,где в горстке одной землиубийцы и убиенныеникак найти не смоглито место в своем отечестве,где каждый из них – дитя —хоронит в слезах младенческихнесчастного воробья.
«Прощенье… словно отраженье…»
Прощенье… словно отраженьеодной любви моей в другой…И непонятное решенье —взмахнуть рукой,тебя как будто призывая…Смотри же, это я стою,уже седая, но живая,и душу слушаю твою,что по стеклу дождем струится.Какой же, Боже, в этом стыд,коль сердце бедное, как птица,по-человечьи говорит?А вот смешно, а вот нелепо —такой живой такое сметь.Я забываю слово «небо»и вспоминаю слово «смерть».Оно мне кажется каким-топриотворенным, словно дверь.И нет ни боли, ни тоски там,где спят друзья мои теперь.И в этой вечной колыбелиникто не плачет уж навзрыд,Но тихо-тихо… еле-елепо-человечьи говорит.
«Мама моя голодает…»
Мама моя голодаетв вольной своей Украйне.Ангелы к ней прилетают.Справа, который крайний,крошки в ладонь собирает —голод на небе тоже.Слева, который, играетей на губной гармошке.Вместе они толкуютвот на какую тему:как это там рифмуютгде-то о них поэму,если на завтрак – крошки,да и на ужин – крошки,если дыханье божье —только в губной гармошке.Справа и слева – крайний —глупым поэмам внемлют.И под цветком гераниих зарывают в землю.
Чужесть
Чужесть царит на свете.Чужесть страшней чумы!Эти чужие дети —Господи, это мы!Тот, о ком сердце болело,как же ты стал чужим?!Чужесть на свете беломстелется, словно дым.Дочиста прогорело —нечего поджигать!Чужесть меня пригрела,словно родная мать.Ей же сдались на милостьсела и города.Заново породнилисьЧужестью навсегда.Ночью в слезах проснуласьбабка в селе одна.Чужесть домой вернулась —плачется у окна:Матушка, обними меня,матушка, обогрей.И от чужого имениосвободи скорей!Мается Чужесть, стучится —плачет старуха во сне.Поезд товарный мчится —мимо в ее окне.Дверь распахнулась – Ну же!Доченька, ты моя —И обогрела Чужесть —и обняла себя!
«Малые мира сего…»
Малые мира сего,жить на отрубленной ветке —холодно и высоко…Падают к Богу монеткивсе сквозь дырявый картузу музыканта-калеки.Он же не дует и в ус —Струны, прижатые к деке,левою… левой одной…– Как он играет, о Боже! —то ужаснется порой,то восхитится прохожий.Нужно родиться в адуангелом и самородком,чтобы на третьем ладуструны зажав подбородком,левою… левой однойМоцарта, Шуберта, Баха…– Что это, Вольфганг, со мной? —Спросит Сальери, без страхавыпив свой собственный яд,губы платком вытирая.– Это, мой друг, музыкантгде-то в России играет.