Семь городов у Бога, семеро львов у Бога.Ты оглянись немного, не замедляя бега.Мимо ведет дорога. Что ж, что уделов много,Но ни в одном у Бога не было столько снега.И ни в одном так много северных светлых арокВ прочем краю хибарок. За ледяным стекломТолько один огарок высветит море чарокНа одного живого, сникшего за столом.В мире, что вечно ищет вещего в каждой вещи,Был он последний нищий, но не последний певчий.Вновь занывает вьюга. Только Тобой ведом,Вот он помянет друга, вот он покинет дом.Шпага, седло и фляга. Крылья, перо, бумага —Иго
мое бо благо. – Держится этот кругЛишь положась на Бога. Не выпуская флага,Не замедляя шага. Не покладая рук.1994
«Все как тогда: ручей переезжая…»
Все как тогда: ручей переезжая.Бежит вода. Лежит земля чужая.Тень прошлого, встающая со дна.И потому им тайны не открою,Что в брачной паре едут брат с сестрою.Кто здесь поверит в это? Мысль чудна.Как это странно: жизнь начать с начала,Ведь прежнее еще не отзвучало,Ведь прошлое еще не излилось.Да, эта жизнь – совсем другое дело,И эта плоть – совсем другое тело,Не то, что пело, мчалось и клялось.И мысль моя: быть может, одолею.И тень ея: быть может, околею.Взгляд рвется прочь – там горная грядаИ луч, как меч. горит холодным блеском.И сероватым, и последним всплескомУ ног Изольды смелая вода.1995
«Предайся вере и надежде…»
Предайся вере и надежде,Бредя осеннею порою.Душа все та же, что и прежде:Дитя в матроске за игрою.Хлопочет, мишку обнимая,К учебе рвением пылая,И уж совсем не понимая,Зачем судьба такая злая.И скажет месяц – или ветер —А может туча, проплывая:– Так мало дней уже на свете,Зачем из тратить, унывая?Допей вино свое, голубчик,Доверься мерному качанью,Меж колыбелью и печалью,Меж колыбелью и печалью.Пусть рядом грустная, нагая,Скучая. плача. холодеяПрисядет осень, излагаяСвои бредовые идеиИ грянет день не сожаленья,Но умиленья и отваги,И ты раздашь свое именьеИ подожжешь свои бумаги.В унылой гавани постельнойЗаблещут бисер и стеклярус,А дальше – ветер корабельныйУмело схватывает парус.1998
«Владетельного герцога посланье…»
Владетельного герцога посланье.Зажжется к ночи новая звезда.Но медлит день, несущий на закланьеСвой бледный свет. И грусть как никогда.Еще не вечер, но немножко поздно…Кончается поэзия. К концуПодходит август – холодно и звездно —Как блудный сын к хрипящему отцу.Уходит день. Он где-то в Ливерпуле.В России ночь, давно уж там темно.Там снова занят отливаньем пулиНаш человек. Но это все равно.Зажжем свечу – темно мне. У огня жеЯ вижу лучше, чем при свете дня,Что жизнь прошла. Настала осень, княже,И золотом осыпала меня.Мне скучно, бес. Всех нет, но хоть бы слезы…Посмотришь в сад – и что же видишь ты:Что все прошло. Остались только розы,Георгия Иванова цветы.2000
«Остановите лошадей!..»
Остановите лошадей! – ЗаряВечерняя печалилась, качалисьНад головой цветы, и лекаряК остывшему Потемкину домчались.…Из глубины раздался голос, бас,И с высоты ответил голос Бога.Летевшая помедлила немногоИ села на резной иконостас.И вздрагивали, как двойные створки,Два пудреные крылышка сквозь сон.Безвременье. Империи задворки.Безрадостная молодость. Херсон.И в прошлое проваливались ноги.Туда, туда, подальше от судьбыВедите нас, тенистые дорогиПод вязы, под дуплистые дубы…Прошли века. Но точно так же, князь,Я в поле умереть хочу, на дальнейОтеческой земле многострадальной,Предчувствуя, тоскуя и винясь.2002
«Мне снилось, что я соглашаюсь смириться…»
Мне снилось, что я соглашаюсь смиритьсяС безрадостной жизнью оставшейся этой. —Скорей умереть, подавившись конфетойСо странным названием «Озеро Рица»!Проносится птица с отчаянным криком.Струится над озером мгла голубая.Здесь речь о тебе, о прощаньи великом.Промчаться, два плавных крыла выгибая,И разве что в чьей-то душе сохранитьсяКак озеро, вечер и птица лесная.А озеро Рица теперь заграница?– Черт, старая карта. Не знаю, не знаю…Как скоро, невидимой ниткой прошитый,Спускается сумрак на тихие воды!Кончается век, неудачно прожитый.В нем было счастливого: виды природы.Конец теперь бедам, трудам и заботам —На черном, чужом берегу океана.И снова я буду твоим Ланселотом.Твоим Ланселотом, моя Вивиана.2001
«Проезжаю я мост…»
Проезжаю я мост. Речка Речица,Словно быстрое время, течет.Все проходит, а это не лечится,Все минует, а это не в счет.Где-то здесь моя детская родина,Завалящей любви леденец,Мост калиновый, речка Смородина,Змей Горыныч и меч-кладенец.За леском меня ждет речка Талица,Плеск и блеск замедляют свой бег…Все оставит, а это останется,Все отстанет, а это навек.Мчись, конек мой, покуда распутицаИ судьба не заступят нам путь.Речка Тьма перед нами расступится,Понесет, засосет… Ну и пусть.2016
«Вот жизнь наигралась, сгорела дотла…»
Вот жизнь наигралась, сгорела дотла,Осталась какая-то малость.А я как Марина Иванна жила.Посуду все мыть порывалась.И сколько потом километров и мильБезумные ноги носили,Я все нарывалась, как Осип Эмильевич,Хотя нас не просили.Но я не умру под забором, как Блок,Не дам им в обиду меня я,А буду лежать и смотреть в потолок,Быть может чего сочиняя.И пусть их посуда пребудет грязна,Зато у нас чисто в палате.И я – величава, мудра и грузна,Как Анна Андревна в халате!2016
Надежда Кондакова
Слово о Галине Погожевой
В стихах Галины Погожевой – чистый звук, случай в сегодняшней поэзии редкий.
Природа этого явления таинственна. Наверно ближе всего подводит к объяснению его – аналогия с работой скрипичных мастеров, ведь скрипка сама создавалась как аналог человеческого голоса.
Даже при условии, что мастера работают с одним и тем же материалом (ель, клен, черное дерево), идеального звучания достигают лишь единичные экземпляры, причем, сам мастер чаще всего не может объяснить, почему у него «получилось» или «не получилось». Чистота звука скрипки – явление божественного порядка, – считали в старые времена, да и сама скрипка, единственный инструмент, который обожествлялся, подобно греческой арфе. Сохранились даже названия частей скрипки: голова, шея, грудь, талия…
Материал у всех поэтов тоже один – жизнь. И почему у одних в стихах она звучит, а в других глуха, как фанерная болванка или пуста, как электронная имитация природного звука – сказать трудно. Возможно на какое-то объяснение наводят строчки прекрасного «серебряного» Иннокентия Анненского, – кстати, тоже о скрипке, о смычке и струнах:
И было мукою для них,Что людям музыкой казалось.
Мук и страданий в жизни любого стоящего поэта достаточно. У многих – даже перебор. Однако если эти чисто человеческие страхи и смятения лезут в стихи в чистом, «необработанном» виде, то божественная «музыка сфер» перед поэтом закрыта.