Племенной скот
Шрифт:
Она то ли читала о таких куклах, то ли слышала о них давным-давно: кожные покровы, идентичные натуральным, естественная температура тела, большой набор функций – все, что обычно пишут о таких игрушках. Василиса помнила, что куклы широко рекламировались, но быстро потеряли популярность. При взгляде на них человеку становилось жутко: они были слишком похожи на детей и при этом казались совершенно мертвыми, словно нежить из фильмов ужасов.
Младенец лежал в Марусиной люльке. Она пыталась петь ему песенку. В лице куклы не было ничего человеческого, и ручки, протянутые вверх, тянулись слишком направленно, слишком целеустремленно – словно хотели задушить или стукнуть. Маруся боялась своего ребенка и все-таки пела ему нежную песню.
Василиса вскочила. С ненавистью стукнула она по столу кулаком, и компьютер выключился, потому что она попала по сектору Pow.
Она ворвалась в «Сафари», словно фурия. Ткнула в витринного коня:
– Этого!
Ошалевший от натиска продавец попытался сказать:
– Это стандартный образец. Вы можете выбрать любую масть, стать, и уже завтра…
– Сегодня! – рявкнула она, протягивая кредитку, и он не посмел возражать дочери президента.
Она выбралась из города и полетела вихрем. Конь несся гигантскими скачками и даже будто бы, планируя, летел – так длинны были его прыжки. От скорости захватывало дух, адские огни Химок проносились меж копытами коня, люди-крысы, похожие на апокрифических чертей, шарахались от него в разные стороны, забивались в щели полуразрушенных зданий.
Василиса прижалась к холке, вцепилась пальцами в гриву. Пугающий силой и скоростью конь казался ей сейчас единственным родным существом на земле. Как маленькая девочка, выучившая наизусть слова любимой сказки, она шептала:
– Выручай, родимый, выноси, не подведи.
И конь вынес. Василиса почувствовала вдруг, что копыта его приземляются на мягкую землю, и открыла глаза. Вокруг были поля, вдалеке темнел лесок.
– Помедленнее, – шепнула она.
Конь повел ухом – услышал – и бешеная скачка прекратилась. Сняв защитный экран, он скакал теперь, как скачут обычные лошади. Василиса чувствовала на лице дуновение ветра, вдыхала запахи луговых трав. За городом оказалось неожиданно хорошо и совсем не страшно: за всю свою жизнь, за двадцать пять лет, она впервые выбралась за пределы Садового кольца.
– Стой, – попросила она, и конь остановился. – Ты говорить можешь?
– Могу, – ответил он, и в голосе его слышна была улыбка. К Василисе повернулась умная морда.
– Вот, – сказала она, протягивая ему запястье, где зеленовато поблескивал компьютер. – Папка «Приколы», документы «Маруся».
– Нашел, – ответил конь.
– Там где-то было видео, снятое на улице…
– Да, есть.
– Мы можем найти эту деревню? Видео, правда, снимали двадцать пять лет назад, но…
– Не беспокойтесь, я поищу. Я вижу по дате.
– Хорошо, – Василиса улыбнулась, – ты просто учитывай, что все могло измениться.
Конь задумался. Василиса видела, как на его уздечке, показывая активный процесс обработки данных, мигает зеленым огоньком изумруд. Перейдя в режим ожидания, конь опустил голову и, всхрапывая, принялся обрывать низкие кустики травы.
Вокруг царила ночь. Василиса прислушивалась к ее незнакомым звукам: к почти непереносимому стрекоту сверчков, к уханью совы в далеком лесу… Потом она вспомнила продавца, который, пока она осваивала управление гидом, все пытался рекламировать ей другие товары.
– У нас есть даже коровы, – сказал он, и Василиса, запрокинув голову, расхохоталась: ей представилась картинка, как она на бешеной скорости скачет по полям на корове.
– Вы зря смеетесь, – обиделся продавец. – Не все же хотят прогуляться там, снаружи, а потом вернуться в город. Далеко не все. Многие остаются жить в деревнях. Корова: обычная, без лишней мишуры – подозрения не вызывает. А есть в ней все: охранные функции, связь, гардероб, мини-салон красоты для женщин…
– Остаются жить? – Василиса задумалась. – Многие?
– Ну да, – продавец пожал плечами. – Модель совсем новая, только появилась, но уходит очень хорошо.
– И почему? Почему они уезжают? – Василиса смотрела на продавца так требовательно и внимательно, что тот почувствовал себя виноватым.
– Я не знаю, Василиса Васильевна… – ответил он. – Говорят, им здесь плохо.
– А вам не надоело? – Василиса чувствовала, что для продавца вопросы президентской дочки – сущая пытка, но никак не могла себя остановить.
– Мне? Нет. Тут хорошо. А потом – такая удача, вы представляете? – у нас с женой ребенок родился. Свой. Собственный. Здоровый. Так что… Мне уж лучше тут, – и продавец виновато развел руками.
– Ну, удачи вам, – сказала Василиса. – И ребенка от меня обнимите. Пусть будет счастлив. Вы уж постарайтесь.
– Я постараюсь, – продавец ответил так искренне, что Василиса не выдержала: подошла вдруг к нему вплотную и крепко-крепко обняла, как обняла бы родного человека, прощаясь с ним навсегда. Когда она садилась на коня, в глазах у нее стояли слезы.
– Нашел, – сказал конь, и Василиса, вынырнув из омута воспоминаний, вздрогнула.
– Тогда поехали, – шепнула она, пытаясь унять сердце, застучавшее с бешеной скоростью. – Только не так быстро, ладно?
Она шла по деревне медленно, словно пыталась найти дом, который чем-то походил бы на ее мать. Но дома были одинаковые: некоторые поновее, некоторые – темнее и старше, с растрескавшимися ступеньками, с покосившимися опорами крыльца.
Возле одного из домов сидела на лавочке пожилая женщина. Пряди седых волос выбивались из-под ее серого, захватанного немытыми руками платка. Она подслеповато щурилась и то и дело вздыхала, хватаясь за сердце.
– Здравствуйте, бабушка, – сказала Василиса.
– Ну здравствуй, – ответила та, в очередной раз охнув и подозрительно прищурившись.
– Не скажете ли, где живет Маруся?
– Это какая Маруся? – Старуха еще раз сжала дряблую, обвисшую грудь и поморщилась. – Маленькая Маруська? Или кривая? Или та, что Маруська-Безотказная? Или пасечникова? Или…
– Ой, бабушка, – Василиса махнула рукой, спеша прервать беспрерывный поток Марусек, – я прозвища ее не знаю. Только знаю, что давно-давно где-то вот примерно тут дом ее стоял.
– Ох! – Бабка снова охнула и снова стиснула грудь, но Василисе показалось, что на этот раз ей и в самом деле стало плохо.