Плен
Шрифт:
— Вот она — а! Я, гражданин, все знаю!
Прохожий ушел. Пыляй победителем тронулся дальше. Он отыскал эту букву и на следующей, новенькой афише, которую только что распластал на заборе парень с ведерком клея в руках и огромным свертком таких же нарядных листов за плечами.
— А? — спросил его Пыляй с гордостью.
— А! — подтвердил тот.
И вдруг, ослепительно, как молния, блеснула идея в голове мальчишки. Он облюбовал себе нового уродца в ряду букв и, ткнув в него пальцем, спросил, сухо:
— А эта как называется?
— Ж-ж-ж, —
Пыляй не ответил, но усмехаясь, ткнул в следующий значок:
— Это что за крендель?
— В! — пояснил тот, — воскресение написано, видишь? Воскресение — в первая буква. А дальше — о — видишь: кружок такой — это о! Понял? Да ты что ни одной буквы не знаешь, что ли?
— Маракую кое-как, — неопределенно ответил Пыляй, уставившись на афишу, — подучиваюсь.
Наклейщик ушел. Пыляй подождал прохожего и спросил его небрежно, указывая на следующую букву.
— Забыл, как вот этого называют?
Прохожий ответил. Пыляй протвердил про себя несколько раз и запомнил со смехом. Девчонка была права — никакой особенной трудности в этом деле не было. Афиш было много, прохожие отвечали с полной готовностью.
Пыляй шел без пути и цели, жевал булку и постигал книжную премудрость со скоростью, самого его изумлявшей. Он не замечал времени за этим занятием, не чувствовал страха перед Коськой и забыл о коварном предательстве девчонки.
К вечеру, после усиленных занятий, он при помощи какой-то молоденькой нарядной барышни прочитал целое слово на вывеске и оторопел от радости:
— Булочная? — взвизгнул он.
— Булочная! — подтвердила она.
— Булки продают тут?
— Булки!
Он исчез в дверях булочной прежде, чем барышня успела расхохотаться над наивным восторгом мальчишки.
Пыляй вышел с булками, как с драгоценным багажом. С крыльца булочной он оглядел улицу с насмешливой снисходительностью. Впервые в нем рождалось ощущение связанности с этим огромным хозяйством, — с домами, с мостовыми, с трамваями, с извозчиками. Он ласково оглянулся на вывеску, которая приобщала его к чужому миру. Маленький оборванец сошел с крыльца гражданином своей страны, — он не чувствовал себя более отрезанным от людей и их жизни.
Кривые уродцы на жестяных вывесках могли ему в одно мгновение открыть тайну того, что было за дверями под ними. Чужой мир при первом усилии распахивал перед ним настежь двери, готовился раскрыть все свои тайны.
Он толкался в толпе на тротуаре с исступленным высокомерием, шел переполненный гордостью, как будто неосторожным толчком встречные могли расплескать чашу его знаний.
Он расположился со своими булками в каком-то сквере и высидел там до его закрытия.
Поиски ночлега не отняли у него слишком много времени. Только что ощутивший себя гражданином шумного города, маленький бродяга с равнодушием философа, постигшего величайшую тайну бытия, добрел до первого встретившегося по пути асфальтового котла и расположился в нем, наслаждаясь
Над ним было высокое небо, облитое зеленоватым сиянием далеких звезд. Пыляй оглядел их со спокойствием богача, который рано или поздно будет обладать и ими, если того захочет, и заснул, усмехаясь простоте разгаданных тайн.
Глава вторая
У Чугуновых
Девочка заснула с невысохшими слезами на глазах. Сверкавшие капли их долго стыли под длинными ресницами и скатились на горячие щеки, когда Аля вздрогнула от какого-то страшного сна.
Наталья Егоровна тихонько задернула занавеси на окнах. Комната погрузилась во мрак и тишину.
Иван Архипович на цыпочках собрался на фабрику и исчез.
Он пришел днем обедать. Аля еще спала. Крепкий сон заливал теплым румянцем ее лицо. Губы ее перестали вздрагивать от готовых сорваться рыданий.
Отец и мать перемолвились едва слышным шепотом. Наталья Егоровна сидела перед кроваткой дочери, не шевелясь и со страхом ждала ее пробуждения.
— Где, в самом деле, этот скверный мальчишка, который ее привел домой?
Иван Архипович пожал плечами.
— Не понимаю.
— Она вспомнит о нем, как проснется!
— Найдем его, я думаю, как-нибудь.
Аля пошевелилась и, замерев на мгновение, Чугунов проворно и опять на цыпочках снова ушел.
— Утро вечера мудренее! — шепнул он в дверях.
Странная история, однако, заинтересовала его настолько, что вечером, возвращаясь с работы, он несколько раз прошелся по набережной, мимо бескрышей башни, выдержавшей накануне памятную ему осаду, затем прошел под стеной по Мокринскому переулку, долго стоял у шатровой башни.
Пролом в стене, служивший лазейкой, теперь был наглухо заложен кирпичами. Бородатый мужичонка торопливо кончал работу, заплескивая известью кирпичные щели. Он не похож был на привычного к работе каменщика. Чугунов, повертевшись возле него с видом прохожего, ожидающего у трамвайной остановки, обернулся к нему.
— Замазал? — спросил он.
— Велено и замазал.
— Кто велел?
— Из милиции приходили…
— А ты откуда?
— Дворник на аппретурной. А того не понимают, — грубо заговорил он вдруг, — что каждый должен свое дело справлять. Что я за печник? Ну замазал, а долго ли тут разобрать. Гляди, вот, утром — опять будет по-старому… Они, как крысы — везде пролезут!
— Кто?
— Ребяты же.
Иван Архипович подошел поближе.
— А где они теперь?
— Разбежались все до единого. А ночью, гляди, опять сойдутся…
Дворник кончил работу, забрал лопатку и ведро с известкой. Чугунов спросил:
— А верно, что они тут девочку держали?
Мужик покачал головой, поднял ленивые, бесцветные глаза на любопытного прохожего и ответил с уверенностью:
— Слыхал я про это. Врут все.
Иван Архипович улыбнулся.
— Почему же врут? Может быть и правда!