Пленница французского маркиза (Книга 1)
Шрифт:
– Николай Николаевич меня за доктором послали. Простите, княжна, я побегу.
Сердце Сони упало: неужели она что-то сделала не так и своими действиями навредила Разумовскому? Лучше бы сказала ему о своих планах. Но теперь уже поздно. Наверное, Леонид решил, что он болен, потому Николя и позвал ему врача.
Что же делать? Для начала она заглянула в ванную и взяла из мыльницы собственноручно отравленное мыло, чтобы отнести его на помойку.
Потом зашла к матери.
– Маменька, граф Разумовский заболел, - выпалила она с порога. Николя Агриппину за доктором послал.
– Ай-яй-яй!
– запричитала Мария Владиславна.
– А ты сама-то не узнавала, в чем там дело?
– Думаешь, они меня в комнату пустят?
– Вряд ли, - согласилась княгиня.
– Схожу-ка я, узнаю, что с ним стряслось?
Пока мать наведывалась в покои брата, Соня не находила себе места. Она промерила шагами гостиную вдоль и поперек, готовая к чему угодно, а прежде всего к тому, чтобы признаться Разумовскому в своей затее. Он её за это никогда не простит!
Подумать только, баронесса Толстая ещё призывала Соню следовать характеру покойного деда. И вот, не успела она попробовать, а уже заварилась такая каша! Как ещё назвать её проделку, если не чистейшей воды авантюризм?!
Вскоре пришел с чемоданчиком доктор Либель. Соня помнила его ещё с детства, когда он лечил у неё коклюш или ангину.
В комнате больного он пробыл недолго. И, видимо, не нашел у Леонида ничего страшного.
– Примочки, - говорил он, закрывая дверь.
– Слабительное. Нужно очистить желудок.
Это он говорил уже вышедшей вместе с ним Марии Владиславне.
– Съел что-нибудь несвежее, вот лицо и обсыпало.
Он посмотрел на тревожно замершую Соню и понимающе улыбнулся ей.
– Ничего страшного. Не сегодня-завтра все пройдет. Понятно, дело молодое, прежде всего о внешности думают...
Соня облегченно вздохнула. Леонид не захотел показываться ей с обезображенным сыпью лицом, что ей сейчас было только на руку. Теперь нужно осуществить вторую часть плана. То есть, поехать к пресловутой мадам Григорьевой.
Княгиня щедрой рукой дала дочери пять рублей.
– Ты, Сонюшка, так долго сидела дома. Не спеши возвращаться. Прогуляйся, купи себе чего-нибудь.
– А как же граф?
– невольно вырвалось у Сони.
– А что - граф? Не тебе же у его постели сидеть. Мартин Людвигович сказал, ничего страшного.
– Но он не выходит.., - начала Софья и осеклась.
Но княгиня ничего особенного в её словах не усмотрела.
– Понятное дело. Кому же захочется такое-то лицо показывать. Я уж на что всякого в жизни навидалась, а и то не по себе стало. Только что красавцем был, и тут - почти magot25. Бр-р-р!
Княгиня передернулась. Но тут же её внимание переключилась на другое.
– Пяти рублей, думаю, тебе хватит. На Невском я такую шляпку видела говорят, в этом сезоне очень модна. Зайди, померяй. Пусть на дом с посыльным пришлют. Я заплачу.
– Хорошо, маменька, - Соня шутливо присела в реверансе.
– Так я пойду?
– Иди. Аделаиде Феликсовне от меня привет.
Соня послала Агриппину за извозчиком, подумав про себя, что брат Николай таки прав насчет выезда. Приказала заложить карету, и больше ни о чем не думай.
А ещё у княжны мелькнула мысль, что выйди она замуж за Разумовского, такой проблемы бы не было, но она тут же запретила себе об этом думать. Эдак сглазишь дело, ещё не начавши его делать.
Соня послушалась совета матери и заехала в кондитерскую. Цены здесь были намного выше, чем в других кондитерских города, зато и товар стоил того. Она решила не поскупиться и купила большую коробку пирожных. Всех, что в этот момент продавались.
До особняка Григорьевой доехали быстро. Он стоял на тихой неприметной улочке, но недалеко от центра и достаточно чистой, чтобы сюда не считали для себя зазорным наведываться и очень знатные особы.
Дом мадам Григорьевой прятался в глубине двора, окруженного кованой изгородью, что Соня нашла куда удобнее их дома, выходившего фасадом прямо на улицу.
Здесь же к особняку вела широкая дорожка, выложенная каменными плитками.
А ещё Соня подумала, что хозяйке, видимо, удобно наблюдать из окна за теми, кто подходит к её дому. Словно в ответ на её мысли, дверь открылась, едва она прикоснулась к шнурку колокольчика.
Аделаиду Феликсовну Соня видела лишь однажды, когда маменька почему-то взяла её с собой. Тогда Соне было лет десять. Однако, за прошедшие пятнадцать лет, как ей показалось, мадам Григорьева ничуть не изменилось.
Вся её фигура так же излучала добродушие, она так же говорила приветственные слова.
– Душенька! Голубушка! Как я рада! Сама княжна Астахова! Впервые за столько лет!
Значит, она помнит всех, кто хоть когда-то посетил её. Вот только теперь Соня видела то, чего не заметила когда-то по младости лет: глаза мадам Григорьевой цепко следили за выражением её лица, хотя губы по-прежнему выговаривали ласковые, приветливые, казалось, легкомысленные слова.
Соня протянула хозяйке коробку и увидела, как теперь засияли и её глаза:
– Пирожные! Мои любимые.
Григорьева шутливо оглядела свою пухленькую округлую фигуру и притворно вздохнула:
– Что поделаешь, у нас в жизни так мало радостей, не лишать же себя одной из немногих.
Она крикнула куда-то вглубь дома:
– Марфуша, самовар готов?
– Несу, матушка-боярыня!
– откликнулся старческий голос.
В гостиную с довольно тяжелым самоваром вошла высокая костлявая старуха, впрочем, достаточно крепкая, чтобы безо всякой натуги таскать подобные тяжести. Она ловко взгромоздила его в центр стола и выставила большую пустую вазу, чтобы тут же переложить в неё принесенные Соней пирожные.