Пленница тирана
Шрифт:
Когда настой для примочек был готов, мать отпустила дочку и натёрла им руку сына. Метка перестала кровоточить, но горение, судя по стонам мага, все ещё продолжалось.
— Не знаю во что Огайра опять влип, но на этот раз он действительно может плохо кончить, — со вздохом проговорила мать, отставляя в сторону тигель.
Огайра пролежал в агонии пару часов, а потом жар как рукой сняло. Маг открыл глаза, и были они ясными, но утомленными.
— Живучий гад, — проговорил он непонятное и встал с койки так легко, будто не колотило его только что как прокажённого.
— Объясни мне,
— Когда я оказался в Роглуаре, — нехотя заговорил маг, пряча от родственников глаза, — один человек помог мне избавиться от зависимости. Я пообещал ему, что выполню его желание.
— Дав кровную клятву?! — воскликнула Изуми.
— Я был очень плох, к тому же разбит и унижен тем, что меня выслали из Валамара. Первое время я надеялся на помощь Вольгера, но не сумел его отыскать. Мне тогда казалось, что хуже уже быть не может…
— Но оказалось, что может, верно? — сказала Изуми. — Кем был человек, которому ты дал клятву.
— Императором Дей-Айрака.
— Огайра! — воскликнула мать, прикрыв ладонью рот.
— Да, да, да я позор своей семьи…
— Решил исправить это, принеся себя в жертву? — поняла мать.
— Нет, это я уже исправить не могу, но кое-что другое всё же попытаюсь.
— Желание Деорака имеет отношение к Таймару, — начал понимать Сичирр. — Ты связан с ним!
—М-м-м-м… — промычал Огайра неопределенно.
— Связан, связан, не отпирайся. Иначе как бы ты понял, что этот изверг что-то устроил в Хрустальном граде?
Огайра повернулся лицом к Сичирру, и тот увидел, что его чистые голубые глаза, блестят от слёз, а красивые тонкие губы изогнулись в горестной усмешке.
— Я делал много глупостей, Сичирр, забыв наставление Вольгера. А ведь он предупреждал, что глупость — это самое дорогое в жизни, потому что плата за неё всегда непомерно высока. И сейчас мне страшно, очень страшно, но не за себя…
— Боишься за дочь, которую оставил в Роглуаре? — предположил Сичирр.
— Да, — признался маг и, прикрыв глаза, вспомнил лицо Юны.
— Хочешь предотвратить пророчество, — понял Сичирр.
— Послания всегда приходят вовремя, — печально взглянув на родных проговорил маг. — То, что ты узрел в чертоге Луны, предназначалось не для тебя, а для меня, Сичирр. Боги знали, что я вернусь домой, и подготовили тебя к моему приходу. Более того, они припрятали в мой рукав козырь, — он, усмехнувшись, показал всем кровную метку. — Это же очевидно! Они хотели, чтобы у нас была связь с князем. Мы не можем позволить ему вернуться домой в полном здравии. Мы вообще не можем ему позволить вернуться! Таймар должен либо погибнуть, либо стать пленником Валамара.
— И ты готов за это жизнью заплатить?!
— Своей да, но не жизнью дочери. Она ещё совсем ребенок, и вообще это подло — заставлять детей расплачиваться за свои ошибки. Но если я не исполню обещания и не верну домой сына императора, он, чего доброго, решит отыграться на моей девочке.
— И что же ты собираешься делать?
— Юну надо спрятать, а Таймару позволить умереть, — тихо проговорил маг.
— То есть сами мы его… Ну это…
— Я не могу его убить из-за клятвы, — пояснил Огайра. —
— Более того, — вступила в разговор мать, стоящая всё это время в стороне, — она вынудит тебя спасти князя, если ему будет угрожать опасность.
— Даже ценой собственной жизни? — уточнила Изуми.
— Даже ценой жизни, — кивнула мать.
Огайра вздохнул, устало облокотившись о косяк.
— Позвольте мне побыть одному, — попросил он.
— Конечно, — грустно прошептала Изуми, выпроваживая всех за дверь.
Огайра подошёл к окну, уставился вниз бессмысленным взглядом, а потом и вовсе закрыл лицо руками. Его худые плечи слегка подрагивали, а полы халата колыхались. Маг оплакивал свою глупую незадавшуюся жизнь, которая так многообещающе начиналась.
Он был готов умереть и даже развоплотиться, лишь бы помешать пророчеству исполниться. Но Огайра слишком сильно любил единственную дочь, оставленную им во враждебном Роглуаре. Страх за неё сковывал мага, не позволяя решиться на отчаянные действия. Да и о каких действиях могла идти речь, если из-за проклятой метки он теперь не может быть мечом правосудия, не может покарать Таймара за беспорядки, которые тот наверняка учинил в его хоть и бывшем, но доме. Всё, что мог падший валамарец — это сидеть в самой высокой лунной пещере и ждать, когда судьба сама расквитается с нарушителем гармонии и порядка. Впрочем, по его мнению, в этом и заключалась идея Высших, связавших его с воинственным роглуарцем.
За два дня, что Огайра провёл дома, его клеймо полыхало множество раз. Это свидетельствовало лишь об одном — Таймар не послушался его наставления, и первая угроза жизни его ничему не научила, он опять влез в скверную историю, а может и не в одну.
Маг корил себя и бичевал за то, что дал обещание Деораку, совершив предательский поступок, а теперь повторил его вновь, исполнив эту клятву. Но также он понимал, что именно благодаря этому безумному стечению обстоятельств у него есть крохотный, но всё же шанс уничтожить князя и отвести пророчество. Ведь Таймар убежден, что он придёт к нему на помощь, а значит сделает неосторожность, осечку, самонадеянный поступок, который повлечёт за собой расплату. Огайра надеялся, что всё будет именно так. Он просто сидел, просто ждал, когда этот самый фатальный миг настанет, но Таймар выпутывался из самых каверзных ситуаций, оставаясь в живых, и Огайра начал сомневаться в правильном толковании божьей воли.
Методы князя магу были знакомы, и он не находил себе места, рисуя в голове страшные картины насилия с участием роглуарцев. Каждый раз он порывался сделать прокол в пространстве и за доли секунды преодолеть разделяющее их с князем расстояние, но мать и Изуми не пускали его. Они боялись, что Огайра не сможет просто наблюдать, метка заставит его исполнить клятву. Так маг стал заложником в собственном доме, не имея возможности высунуться и на час. Он изнемогал от пыток, что причиняло горящее клеймо, но ещё больше терзался чувством вины.