Пленник стойбища Оемпак
Шрифт:
— Почему зубы?
— Такая у него поговорка. Однако не получился из Вано пастух. Омрувье так и сказал: «Ты слишком неповоротлив, и ноги у тебя короткие, бегать за оленем не можешь». Вано чуть не плакал, пошел трактористом, когда прежний заболел. Так и остался. Но и здесь — видишь сам… — Векет умолк. — Я вот посмотрю на нынешнюю молодежь: умные растут, все знают, гоняют по селу на мотоциклах, соображают в магнитофонах, теликах, прыгают, как молодые олени, на танцах, а коснись тундры — не, не загонишь. Отвыкли! Чтобы
Ждан, деловито осматривая узлы, подтвердил:
— Без девок плохо. Это верно. Без девчат… Так-так, здесь пары болтов не хватает. — Продолжая что-то усердно протирать, он по инерции в песенной форме развил тему, затронутую Векетом: — Без женщин жить нельзя на свете — нет, там-там-та, ра-ра-ра-ра… Погоди, а где же гайка? Выходит, уйна, нету? Вот черт, пассатижами свернул всю резьбу! Без женщин нам никак-никак, без женщин…
Подошел бригадир Омрувье и стал сосредоточенно вслушиваться в смысл слов песни приезжего механика. Внутренне он в общем-то с ним соглашался — без женщин действительно плохо, но зачем же об этом петь вслух. Ушел слегка озадаченный.
Вано попил чай, закурил, размышляя о своей с помощью Векета поломанной судьбе. Вспомнил теплую энмыграновскую кочегарку, друга Шомпола и, неопределенно ругнувшись, направился к ненавистному трактору.
К обеду они сняли старую муфту. Ждан ее придирчиво осмотрел и вынес окончательный диагноз — разгильдяйство! Вано значения этого слова не знал, нона всякий случай кивнул:
— Совершенно верно, механик! Чего они там сидят в поселке, о чем думают — неизвестно, чтоб зубы повываливались изо рта.
— Я эту муфту заберу, — сказал Ждан, пропустив мимо ушей откровенную галиматью тракториста. — Я еще сделаю из нее человека, не я буду!
Вано хихикнул:
— Там… это самое… Шомпол все еще в кочегарке — дружок мой?
— Не, сейчас гальюны в райцентре чистит. Попал на пятнадцать суток по этому делу. — Ждан щелкнул себя по горлу.
— Да-а? — протянул несколько ошарашенный Вано. — Сегодня здесь, завтра… Слушай, может, мне податься в бригаду чумработницей, а? Научусь готовить, обшивать пастухов, за порядком в яранге следить… Как думаешь, директор пойдет мне навстречу?
Ждан жалеючи посмотрел на него:
— Муфту давай ставить, чумработница!
Опять подошел Коля Векет.
— Парень, а ты не желаешь остаться в бригаде? Омрувье интересуется.
Из-под трактора показалось встревоженное лицо механика:
— У вас? Здесь? Не-е. Это, дорогой Коля, будет квалифицироваться как нерациональное использование молодых специалистов. Пока главмех в отпуске, на мне, Коля, вся совхозная техника висит. Что мне эта развалюха? Не. — Тюбетейка Ждана скрылась под трактором.
«Ну, заладил», — с досадой подумал Векет и вернулся к ярангам передать слова механика бригадиру.
Омрувье не спеша раскурил трубочку:
— Завтра хорошо бы выйти, телята вес теряют.
— Выйдем. Этот парняга дело знает. Оказывается, он действительно в Москве учился, без трепа, я как чувствовал. Нам бы его…
— Может, оленей подарить, из личных?
Векет горестно хмыкнул:
— Не олени ему нужны — женщина! Слышал, поет: без женщин никак нельзя — и хоть лопни!
— Это я слыхал, — посуровел Омрувье. — Может, действительно не может? У нас кто самая молодая? Хм-хм… выходит, моя жена?
Векет придирчиво оглядел Любу Нутакалянну — та рядом шила кухлянку Вовке.
— Стара, — кратко определил Векет.
— Сам старый! — обиделась Люба. — Поищите, поищите молодую, все равно я самая молодая в стойбище Оемпак.
— Много говоришь, женщина! — свел недовольно брови Омрувье. — Когда мужчины разговаривают, женщина должна помолчать.
— Так было раньше, — огрызнулась Люба. — Сейчас время иное. Вот мне как-то жалуется Алла Кергинто… — Но, поймав сердитый взгляд мужа, умолкла.
После обеда сыпанул дождишко, стремительный, озорной, будто пробежал, разбрызгивая лужи, босоногий мальчишка.
Ждан потрогал висящие в глубине яранги связки амулетов. Старая Эттыне не позволила вынести их на свет. «Надо же, какой любопытный», — проворчала она, вспомнив, что среди прочих предметов есть там и кожаный ремешок ее умершего мужа Пананто. Старик Пананто-Тке приходился ему сродным братом. Чтобы не путать их, и была к имени одного из Панантов приставлена эта отличительная частица Тке.
Гость перебирал черные от времени и жира веточки, когтистые лапки куропаток, черепа мелких хищников. А эта байдарка, вырезанная из древесины, костяной человечек — подлинные образцы национального искусства, каменный окатыш, ловко оплетенный ремнями, пояс с медной бляшкой… Ждан зажмурился, не верилось: ему, современнику космической эпохи, представилась возможность заглянуть в дремучую глубину утра человечества. Сейчас эти амулеты всего лишь память об умерших родственниках, символы старых семейных очагов.
— Неужели в яранге твоих родителей не было амулетов? — поинтересовался Векет. Ему показалось странным, что они вызвали на лице гостя удивление.
— Нет, не было. Я рос не в яранге.
— Тогда скажи свою фамилию.
— Тукай. Ждан Тукай.
— Известное имя на Чукотке. Знатному косторезу оно принадлежит.
— Нет, к нему я как раз не имею никакого отношения.
— Однофамилец, значит. Бывает, — заключил Векет и толкнул в бок задремавшего Вано. — Оленеед, пора за дело. Завтра выходим.