Пленники надежды
Шрифт:
— Сдается мне, что ты наелся дурмана, — жестко осадил его Лэндлесс. — Опомнись! И не говори так громко, иначе врагам нашим уже не понадобится предательство Таракана. Что до меня, то я не проклинаю, а действую, что же касается моих мотивов для того, что ты почитаешь моей теплохладностью, а я называю гуманизмом, свойственным человеческой природе, то сделай милость — оставь их в покое.
Исступление, написанное на лице фанатика, погасло, и он понизил голос.
— Ты прав, друг. На минуту я лишился рассудка, увидав, что свобода, которая уже так близка, поставлена под удар. Я вовсе не собирался ссориться с тобою, ибо, исполняя наше дело, ты выказывал рассудительность, достойную молодого пророка Даниила, и я привязался к тебе, хотя мне казалось, что я уже никогда не смогу так привязаться к другому человеку. Я неустанно молюсь о том, чтобы ты покинул сумерки кальвинизма и вышел на чистый свет, в коем пребывают последователи благословенного Людовика.
Они дошли до площади и смешались с разношерстной толпой, стоящей по ее краям вокруг убийцы, его пленителей и хозяина Верни-Мэнор. Идя впереди магглтонианина, Лэндлесс прошел туда, где над толпой возвышалась светловолосая голова Дика Уиттингтона. Паренек увидел его и, протиснувшись мимо группы чернокожих, встретил его на свободном пятачке, где находились только две женщины и индеец, сидящий на корточках на земле. Прислонившись спиною к сосне и устремив взгляд на середину площади, где надсмотрщик заканчивал делать обстоятельный отчет о погоне за злодеем, Лэндлесс тихо промолвил:
— Ты был в числе тех, кто составил розыскной отряд?
— Да, был! — весело подтвердил паренек. — Знатная была потеха! — В его голубых глазах плясали озорные огоньки, в беззвучном смехе были видны крепкие белые зубы. — Мы направились прямиком туда, где ты и мистрис Патриция увидали его при свете молнии. Там собаки взяли его след, и понеслось. Мы мчались за ним через ручьи, перескакивали упавшие деревья, карабкались на скальные гребни, пробирались по топким болотам, продирались сквозь заросли и целые мили лоз дикого винограда — черт возьми, нам пришлось здорово попотеть! Только посмотри на все эти царапины на моих лице и руках. Небось Джойс Уитбред меня бы сейчас не узнала. А вот придворный франт был в маске и не попортил свою красоту. Но он малый хваткий, он командовал всей охотой и всю дорогу держался впереди, а когда дело было сделано, угостил нас коньяком с пряностями в заведении Счастливчика Даути. В конце концов мы настигли этого лиса в деревне чикахомини. Честное слово, мне жаль ихнего полукороля, ведь теперь ему придется отвечать перед губернатором и Государственным советом за то, что он позволил этому рыжему лису укрыться в своей деревне. Когда мы разыскали нашего субчика, он сидел на корточках в кустах сассафраса. Он щерился, дрался и пытался кусаться — зверь он и есть зверь. Но Вудсон и придворный франт скрутили его.
— А ты знаешь, что с ним сделают теперь?
— Отвезут в тюрьму, что находится в здании суда.
— Отсюда до здания суда пять миль, — заметил Лэндлесс.
— Да, это недалеко от той деревни, где мы взяли его. Он пробудет там, покуда не состоится суд. Вот увидишь, они разделаются с ним в два счета. Не успеешь оглянуться, как он станет пищей для ворон.
Толпа напирала, и им пришлось подойти ближе к группе, стоящей под сухим деревом. Надсмотрщик завершил свой доклад, и хозяин прочищал горло, чтобы начать говорить. Лэндлесс оказался на внутреннем краю толпы зрителей, прямо напротив убийцы, и мрачный злобный взгляд душегуба ясно говорил ему, что тот намерен сделать. Луис Себастьян, все еще сжимающий предплечье злодея, бросил на молодого кромвелианца странный взгляд, смысл которого остался ему непонятен. На другой стороне площади он увидел зверскую рожу Трейла, глядящего на него поверх плеча индейца.
— Ах ты, пес! — сказал плантатор, обращаясь к Таракану. — Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Убийца издал некий неопределенный звук, его красные глазки шарили по кругу работников, глядя то на одно лицо, то на другое, покуда опять не впились в настороженную янтарно-желтую физиономию мулата.
— Говори! — сурово приказал его хозяин.
— Я ничего не скажу, — последовал угрюмый ответ, — покуда не зачнется суд. И чтоб он, значитца, был справедливым.
— Помни, что это твоя последняя возможность поговорить со мной и вообще с представителем власти до того, как тебя предадут суду. Тебя, разумеется, повесят.
Тебе есть, что сказать? Может, ты желаешь поговорить со мною один на один?
Убийца поднял голову, мотнув ею, стряхнул спутанные волосы со своего лица и устремил на Лэндлесса такой убийственный взгляд, что на мгновение у молодого человека похолодела кровь. Он стиснул зубы и приготовился встретить удар по всем своим планам и надеждам, который, как ему казалось, должен был последовать за таким взглядом.
Но, к его изумлению, этот удар так и не был нанесен. Взгляд василиска, которым Таракан только что буравил его, сменился другим, отрешенным.
— Мне нечего сказать, — прохныкал он, — окромя того, что я, значитца, надеюсь, что ваша милость порадеет, чтоб суд проходил честь по чести, без энтих чертовых фиглей-миглей, которые выкамаривают на Тайберне или в Ньюгейте.
Хозяин сделал знак надсмотрщику.
— Уведите его, — приказал он. — Возьмите двух или трех человек и отвезите его в тюрьму.
Затем бесцеремонно повернулся к Вудсону спиной и подошел к сэру Чарльзу Кэрью, который, прислонясь к дереву, лениво смахивал с сапог грязь стеком для верховой езды. Лэндлесс, стоящий недалеко и напрягающий слух, услышал, как плантатор в ответ на вопросительно поднятые брови придворного сказал:
— От него мы ничего не узнаем. Если кромвелианцы и впрямь затевают мятеж, то он ничего об этом не знает.
Из конюшни привели свежих лошадей.
— Ты, Луис Себастьян, Тэйлор и Мэтью, — скомандовал надсмотрщик, вскочив в седло.
Трое мужчин, имена которых он назвал, сели на лошадей, а Таракана, связанного и смотрящего волком, опять посадили за спиной Луиса Себастьяна. Кавалькада тронулась с места, и когда конь, несущий двух седоков, проходил мимо Лэндлесса, убийца повернулся и, злобно зыркнув, плюнул в него.
Из-за плеча Лэндлесса показались бритая голова и безмясое лицо Уингрейса Порринджера.
— Что это значит? — пробормотал он.
— Бог знает, — отозвался молодой кромвелианец. — Приходи ночью в наше место. Мы должны действовать, и действовать быстро.
Когда пришла ночь, в заброшенной хижине на приливном болоте встретились десять человек, с осторожностью индейцев выкравшись с окрестных плантаций. Пятеро были солдатами, сражавшимися в битвах при Эджхилле, Нейзби и Вустере или ворвавшимися вслед за Кромвелем в брешь при взятии Дроэды. Четверо были жертвами Акта о единоверии, и они были мрачнее, суровее и еще более полны решимости, если такое возможно, чем ветераны Армии Новой модели. Десятым же был Лэндлесс. Когда поздно ночью он и Порринджер пробирались обратно к лачугам рабов и сервентов, они делали это, будучи уверены, что нынче им в последний раз приходится красться в темноте. Начало восстания было назначено на тринадцатое сентября, но на этот раз по совету Лэндлесса его передвинули на десятое — а сейчас было шестое.
Ощупью пробравшись мимо троих спящих батраков, с которыми он делил хижину, Лэндлесс упал на свою лежанку и тяжело вздохнул.
— Свобода! — чуть слышно проговорил он. — Ты богиня, к которой я и те, кто был мне дорог, стремились много лет, которую, как нам когда-то казалось, мы держали в руках. Но, пробудившись, мы обнаружили, что ты покинула нас… Когда-то я считал, что на свете нет ничего прекраснее тебя, думал, что за тебя можно заплатить любую цену. Но теперь!
Он закрыл лицо руками, подавив стон. А наконец погрузившись в неспокойный сон, вновь увидел бросаемую бурей лодку и лицо женщины, сияющее, будто звезда во тьме ночи.