Плевенские редуты
Шрифт:
Воистину так! Какая великолепная картина «Петр I и царевич Алексей»! В ней даже фигуры говорят, не только лица и руки. Это тебе не римский недоносок, что памятником стоит на Марсовом поле, изображая Суворова.
Репин назвал его, Верещагина, Петром Великим в живописи! Сказал, что до него не было солнца, а он первый стал передавать ослепительный свет… Что он колосс, отбросивший рутину… Даже страшно отвечать за такую оценку.
…Русов, бок о бок с Епифановым, выбивал турок из ложементов в ореховом лесу. Шел штыковой бой, особенно страшный из-за своей молчаливости. Только временами слышались предсмертные хрипы.
Вот из-за бруствера показался турецкий офицер. Русов приставил штык к его груди.
— Яваш! — скрестил руки над головой турок.
Стоян повел своего пленного вниз, к палатке Столетова. Генерал, увидев этого офицера с револьвером, шашкой, спросил недоуменно:
— Как могли вы попасть в руки мальчишке?
Офицер покраснел, смутился:
— Он ошеломил меня…
…Пробились навстречу друг другу 9-й и 23-й Донские казачьи полки. Пришла в движение кавалерия Дохтурова, ринулась в обход левого крыла неприятеля; начали рубку гусары; уланы и драгуны атаковали справа. То там, то здесь раздавался сухой, отрывистый ружейный треск, словно замыкающий кольцо.
Оркестр продолжал играть марши. Было почти тепло. Снежок едва присыпал прошлогоднюю пожелтевшую траву и кусты роз.
Скобелев, в шинели нараспашку, с саблей, отброшенной «на отмах», прильнул к биноклю. Вокруг рвались гранаты. Синела впереди дубовая роща у Шейново, левее виднелась Шипка в белых тучах. Верещагин пристроился на своем стульце неподалеку от Скобелева, делал зарисовки в альбом. Возле ног Василия Васильевича вонзился в землю осколок гранаты. «Вот сейчас, брат, — невольно подумал Верещагин, — тебя прихлопнут и откроют секрет, что такое война. А незаконченные картины твои осиротеют. — И опять ворохнулась мысль о рисунках, переданных с доктором: — Где эти утерянные дети?».
Так захотелось ему сейчас же, мгновенно, очутиться в своей парижской мастерской, среди ее шкур, перьев, чучел! Забрать шимпанзе, которую оставил соседям. До ухода на войну он очень дружил с обезьяной, они обедали вдвоем, за одним столом. Обезьяна проказничала: отнимала салфетку, высыпала перец в его тарелку. Иногда сбегала через форточку и, нашкодив на стороне, возвращалась этим же путем, старательно прикрыв форточку.
…Вдруг Скобелев, вскочив на коня, поскакал в Шейново. Верещагин, с шашкой через плечо, едва поспевал за ним на своем маштаке. Траншеи забиты турецкими и русскими трупами с колотыми ранами.
Сколько и здесь погибло жизней!
У палатки с красным полумесяцем на белом полотнище Дукмасов увидел молодого турка со свежим румянцем во всю щеку и черными усиками. Турок этот, судя по нашивкам на шинели, — врач, вцепившись в узду коня, выпряженного из санитарной повозки, тянул его к себе. А казак, с хищно изогнутым клювастым носом и бесноватым взглядом светлых глаз, вырывал узду:
— А ну, брось, гад! Брось, кумпол разнесу!
Врач, выхватив из внутреннего кармана шинели большой лист с надписью: «Женевское свидетельство», поднял его над непокрытой темноволосой головой, словно ища в нем защиту.
— Гербом прикрываешься! — еще более распаляясь, закричал казак и, выхватив шашку, со свистом занес ее над головой турка.
— Стой! Не тронь! — властно гаркнул Дукмасов, наезжая на рубаку. — Очумел, что ли? Не видишь — врач это, а не пленный.
Казак, остывая, вбросил клинок в ножны, зло процедил:
— Он бы меня, господин хорунжий, ранетого дюже вылечил!
И ускакал.
…Из-за оголенной рощи выскочили на конях Скобелев и Верещагин.
Им сказали, что командующий Шипкинской армией Вессель-паша выбросил на кургане белый флаг, и они мчались к кургану. Увидев Дукмасова возле какого-то турка, Скобелев придержал коня и, обратив к хорунжему распаленное лицо, спросил:
— Чего ты тут?
Дукмасов объяснил.
— За мной, к Весселю! — Скобелев сделал рукой такое движение, словно звал за собой не только хорунжего, но и турка.
— Ак-паша! [49] —восхищенно ахнул врач. Ни на мгновение не задумываясь, неуклюже вскарабкался на коня и, ударяя каблуками в его бока, нелепо взмахивая руками, словно птица крыльями, затрусил за знаменитым генералом.
Так, вчетвером, они и доскакали до деревянного барака Весселя у подножия холма.
49
Белый генерал (тур.).
Паша — с ожиревшим лицом, насупленными густыми бровями, сильной проседью в темных волосах — шагнул им навстречу.
Глаза у Скобелева возбужденно блестели, нервный тик подергивал правую щеку. «Легко же ты, Вессель-паша, сдал сорок один свой батальон! — с невольным презрением подумал он. — Не сумел достойно драться и умереть. Непорядочен».
Суровый Вессель сразу узнал Ак-пашу, подошел к коню Скобелева, в знак покорности притронулся к его стремени и протянул победителю свою тонкую, в золотых ножнах, саблю.
Генерал небрежным кивком приказал Дукмасову взять у паши саблю. На Шипкинском перевале продолжалась перестрелка. Скобелев сдвинул брови.
— Пошлите приказ своим войскам на Шипку, чтобы сложили оружие, — сказал он по-турецки паше. — Зачем впустую проливать кровь…
Было известно, что там засело двадцать два табора.
— Если через два часа не сдадутся, — безжалостно закончил Скобелев, — будет штурм и — никакой пощады.
Четыре паши и турецкие офицеры стояли понуро.
Вессель покорно подозвал высокого, с тяжелой челюстью, миралая [50] — начальника своего штаба, отдал требуемое распоряжение.
Скобелев снова обратился к Весселю, уже несколько мягче:
— Надеюсь, вы не будете возражать, если с вашим гонцом поедет мой заслуженный офицер, — он глазами указал на грудь Дукмасова, разукрашенную множеством орденов, — покажет на Шипке вашу саблю… Это подтвердит приказ о сдаче…
Вессель мрачно нахмурился, но тихо, обреченно сказал:
50
Полковника (тур.).