Плейбой
Шрифт:
— Это не поздно исправить, — шепчу в ответ, чувствуя, как по щекам ползут слёзы — там, где только что были пальцы Сергея. — Оставь меня в покое. В городе полно девушек, которые мечтают о твоём внимании.
— Но мне нужна только ты, — роняет он в ответ с какой-то грустью, и в его глазах я замечаю печаль — настолько искреннюю, что начинаю чувствовать себя растерянной. — Я ведь действительно был влюблён в тебя.
— И нашёл самый хороший способ показать мне свою любовь, — с ненавистью шиплю ему в ответ. — Ты не достоин, чтобы тебя хоть кто-то любил!
Печаль
— Неужели такую дубину родители не научили уважать женское «нет»? — слышу сухой и суровый голос старушки. — Катись отсюда, пока ещё ходить можешь! И что бы я больше не видела тебя рядом с этой девочкой, ты меня понял?
Сергей, внезапно побелевший, резко кивает и бросается выполнять приказ старушки — по-другому её тон не воспринимается.
— Ты в порядке, детка? — обращается она теперь уже ко мне. — Святые Небеса, да ты вся дрожишь! Пойдём-ка со мной, напою тебя горячим чаем.
Хочу возразить ей и сказать, что мне лучше пойти домой, но язык будто прилип к нёбу; не знаю, почему, но, когда старушка взяла меня под руку, я покорно пошла за ней следом — до самой девятиэтажки, которую столько лет наблюдаю из окон родительской квартиры.
Ну, хоть домой возвращаться будет недалеко.
В квартире у старушки оказалось очень чисто, светло и уютно и совсем не похоже на то, как живут среднестатистические бабушки: никаких сорока кошек и неприятных запахов. Да и старушка совсем не была похожа на старушку — как-то молодо выглядит, не опирается на трость и какая-то… живая, что ли.
— Что застыла в коридоре, как неродная? — улыбается она, и я не могу сдержать ответной улыбки. — Проходи, садись.
Вхожу в кухню, выполненную в светло-кофейных тонах, и сажусь за круглый стеклянный стол, на котором полно всяких сладостей в вазочках: печенье, конфеты, пряники — всё, что душа пожелает; даже розеточки с вареньем и мёдом были здесь.
— Простите, как к вам обращаться? — робко спрашиваю, но почему-то не испытываю неловкости оттого, что сижу в гостях совершенно незнакомой женщины.
— Меня зовут Анна Андреевна, но ты можешь называть меня бабушка Анна или просто бабушка, — улыбается она, разливая ароматный чай по двум чашкам.
— По вам не скажешь, то вы бабушка, — всё так же робко роняю в ответ.
— Мой внук говорит то же самое, — смеётся Анна Андреевна, усаживаясь рядом и ставя передо мной чашку. — Пей, пока горячий.
Примерно минут десять мы в полной тишине пьём чай, думая каждая о своём; мне нравилось чувство такта этой женщины — она совершенно не пыталась залезть ко мне в душу, как я подумала сначала; не расспрашивала о Сергее и вообще вела себя так, будто нет ничего такого в том, что мы вообще находимся под одной крышей.
— Наверно, мне пора домой, — уже по привычке комкаю края кофты.
Анна Андреевна на секунду прищуривается.
— Если хочешь, могу
По её лицу совершенно невозможно было понять, серьёзно она говорит или шутит, так что я не знала, испугаться мне или засмеяться.
— Он не всегда был таким, — удивляясь сама себе, защищаю Сергея.
Хотя это ведь правильно — объективно судить о человеке можно лишь зная все причины и обстоятельства его поведения.
А мне не хотелось выставлять его злодеем, даже если он действительно такой.
— Хочешь сказать, что он не всегда приставал к девушкам на улице? — хмыкает женщина. — Да у него же на роже отпечаток тюремных решёток! Попомни моё слово, зайка: однажды этот идиот допрыгается и окажется там, где ему самое место!
— А что, если я сама виновата в том, что он стал таким? — вырывается у меня.
Не знаю, что именно заставляет меня продолжать говорить, но рядом с Анной Андреевной мне почему-то впервые за долгое время стало спокойно, и язык будто зажил собственной жизнью: я рассказала ей абсолютно всё. Даже несмотря на то, что временами мне было стыдно продолжать, я не могла заставить себя замолчать, словно должна была в кои-то веки выговориться хоть кому-нибудь. Анна Андреевна не перебила меня ни разу; только иногда участливо гладила меня по коленке и возмущённо ахала. И когда я закончила свою невесёлую историю, то почувствовала, будто только что освободила душу от гадкой чёрной жижи, в которой тонула на протяжении последнего года.
Даже дышать стало легче.
А вот смотреть на женщину было немного страшновато, потому что каждый воспринимал мою ситуацию по-разному: кто-то жалел меня, кто-то говорил «так ей и надо», а кто-то просил не делать из этого драмы и не привлекать к себе итак избыточного внимания. Иногда — спасибо «друзьям» — я чувствовала себя какой-то извращённой пародией на Шурыгину, которая не так давно «прославилась» на весь мир, но в отличие от неё мне всего этого было не нужно. Я вообще раньше мало задумывалась о том, что со мной будет дальше — после школы и университета — когда окружающим не будет дела до того, где я отдыхала этим летом, или какого бренда мои вещи; их будет интересовать лишь мой опыт, мои умения и навыки, необходимые для выполнения служебных обязанностей.
Я не думала о будущем совершенно, и оно само подумало за меня.
— Ты слишком много на себя берёшь, — произносит женщина наконец. — Всё это случилось с ним гораздо раньше — задолго до того, как ты дала пинка его раздувшемуся эго и чувству вседозволенности. Быть может, подлила немного масла в огонь, оказавшись не в том месте не в то время, но уж точно не была катализатором. Если я правильно поняла, паренёк боялся своего отца, который не гнушался ни дешёвого пойла, ни битья беззащитных жены и ребёнка; страх рождает гнев — что с Сергеем и случилось — а гнев рождает насилие — что с Сергеем и случилось. И это необратимый процесс, если некому вовремя вмешаться. Так что перестань винить себя во всём этом дерьме, которое не имеет к тебе никакого отношения.