Плод молочая
Шрифт:
Но сейчас ничего этого не было, словно началось другое измерение, словно ты просматриваешь старый, поцарапанный киноролик. А лишь возвышался новый дом с чужими окнами, из которых никто не окликнет тебя. И когда думаешь вот так, жизнь представляется не больше чем черточкой на песке под ветром времени.
Так мы стояли под деревьями, на которых уже увядали белые цветы, а нежные лепестки устилали землю, и наши ноги втаптывали их в сырую траву, и я обнимал ее по давней памяти тех лет, а между нами была недоговоренность вечера, как холодная ледышка в кулаке, потому что тогда, за столиком и во время танцев, мы, словно сговорившись, старательно избегали одной-единственной темы — нашего прекрасного детства и юности, в которых было что вспомнить. Но мы не вспоминали, а значит, не обманывали друг друга и каждый сам себя, припасая эту тему, словно завзятые скряги, на будущее. И только однажды она вдруг заговорила о нашей классной и о Витьке, с которым сидела в одиннадцатом за одной партой и который погиб два года назад в Афганистане, невольно сведший нас не более чем на два часа на кладбище — всех тех, кого связала его судьба, потому что Витька пошел вместо какого-то майора, у которого было трое детей и который теперь пьет водку вперемешку с пьяными слезами и проклинает какую-то тепловую ракету или мину — чудо западной техники; и не вспомнить о Витьке мы просто не могли, не имели права.
Внезапно из темноты вынырнул милиционер, посмотрел, как мы топчем траву, и снова убрался под деревья, и она сказала:
— А я, представь, совсем недавно думала о тебе...
— А я знаю, — сказал я, потому что просто догадался о ее мыслях.
Но все равно это было приятной новостью. По крайней мере, в тот момент, потому что обнимающий действовал по старой заученной схеме, потому что он вдыхал запах ее волос и испытывал ностальгию, потому что... черт знает почему, голова его шла кругом.
И я подумал, а вдруг для нее этот вечер всего лишь дань прошлому в компании одноклассника.
Наверное, на моем лице все же отразилось недоумение больше, чем положено в таких ситуациях, ибо она, приподнявшись на цыпочках, чмокнула меня в щеку и сказала мягко по-матерински тем тоном, после чего ваше дело можно считать безнадежно потерянным:
— Не обижайся... все-таки у нас было что-то хорошее... Даже приятно вспомнить.
— Да, — сказал я, пытаясь затолкать горечь в себя, — было хорошее, настолько хорошее, что через столько лет героиня сочла возможным напомнить об этом герою. Спасибо.
— У нас было только хорошее! — как заклятие, произнесла она твердо. — Всегда, всегда! Ты мне не веришь?!
— Верю, — сказал я, — почему ж не верю, — и нарвался на гневный взгляд.
— Ой, Роман... — выдохнула она. — Мне почему-то всегда казалось, что все впереди, вечно... даже с тобой... подожди, подожди...
— Ну что ты, — оборвал я ее, потому что не выносил таких разговоров на грани слез, — перестань, какая теперь разница.
— Нет, нет... если бы кто-то тогда сказал, что правильно, а что нет, может, все было по-иному... — Она замолкла.
— Это было бы самое легкое, — сказал я, — самое легкое, самое простое и потому бессмысленное.
— Нет! правда! — воскликнула она. — Все было бы по-иному!
— Наверное, — сказал я.
Какой смысл терзаться тем, что тебе недоступно по природе или судьбе.
— Ты соглашаешься, ты опять соглашаешься!
— А что мне делать... — сказал я, ибо сказать было нечего и я только хотел, чтобы она успокоилась.
— Предатель! предатель! От тебя тогда все зависело.
— Это теперь только кажется, — сказал я.
— Все равно, все равно!
Но я стоял и смотрел на нее.
— Бог мой! — всплеснула она руками. — Неужели не ясно, что для того, чтобы все понять, требуется время, что отца уже нет, а я все иду по его колее, что я только и делаю, что повторяю его любимые фразы, — она сделала ударение на слове "любимые", — что я словно заводная игрушка с вечной пружиной, что я давно ни на что не надеюсь, ничего не жду... — Последние слова потонули в подозрительном всхлипывании.
И рука моя почувствовала, как талия стала податливее, и я поцеловал Анну в соленые глаза, а милиционер, наверное, стоял и подглядывал за нами из своих кустов.
Так я обрел ее, потеряв так давно, что в этот отрезок времени вместилась и клятва Гиппократа, и тринадцатилетний сын, и жизнь с женщиной, которая тоже считала меня неудачником, но в отличие от Анны не прощавшая мне ни капли самостоятельности, считая это покушением на свой авторитет, женщиной, которая требовала чаще всего денег, любви, в том смысле, как она ее понимала — "плотская", продвижения по службе, приятных и нужных знакомств с хлюстами из когорты Пятака, и еще бог весть чего, — то есть всего того, что меньше всего меня интересовало.
Но Анна...
Анна всегда была рядом... всегда...
Вы сидите один в пустой квартире. Вы прокручиваете в голове картинки: работу, приятные знакомства — женщин и тех из них, кого принято отождествлять с этим словом, вы прокручиваете карты, выпивку, разговоры, чужие идеи и нетленные образы. Вы прокручиваете, потому что так легче, потому что так заведено, потому что вам это приятно делать.
Но рано или поздно вы приходите к тому, что больше всего волнует, — возможно, просто к финишной черте.
Почти всегда я приходил к Анне. Почти всегда я представлял залитый дождем аэропорт, и беспросветное небо, и ее под этим дождем, ждущую меня. Почему аэропорт? Не знаю. Просто аэропорт, и все, и еще дождь — обязательно!
С течением времени она превратилась в образ хрупкой девочки, чуть не ставшей когда-то моей женой по причинам отнюдь не независящим от нее.
Среди ночи она проснулась и встала. Я видел, как в щелочку под дверью пролегла световая дорожка. Я лежал и слушал тишину дома. Где-то работал поздний телевизор, а за окном периодически проносились машины, отбрасывая подвижные тени деревьев на шторы. Я включил ночник, чтобы увидеть, как она войдет. Она вошла, темнея там, где положено всем женщинам, вовсе не устыдившись своей наготы, нырнула под простынь, нащупала мою руку и пробормотала: — Завтра, завтра, спать, спать, спать...
Глава восьмая
Мне казалось, что мы нация, которая почему-то стыдится тонкостей в литературе. Словно еще не настало время. Словно мы не можем говорить во весь голос. Мы как девица на пляже, прячущая себя под черным глухим купальником.
Мы не объясняем мир таким, каков он есть на самом деле, а придумываем разные теории, дабы избежать этого. Мы еще не научились быть художниками и одновременно прагматиками в искусстве, а ведь это, как высший пилотаж, свойственно лишь настоящим мастерам.