Плод воображения
Шрифт:
Что-то не складывалось, сколько он ни перебирал разрозненные фрагменты, пытаясь уловить связь между ними. Диск, интерес быка к чужому ноутбуку, намерение разбить его к херам собачьим… Неужели эта сучка Соня каким-то образом пронюхала о программе? Во-первых, верилось с трудом, а во-вторых, с чего он взял, что быком помыкала Соня? Теперь, когда дьявол так перемешал карты, ни в чем нельзя быть уверенным.
А если всё-таки Соня, то кто продал? Кандидатура одна — его закадычный дружок Алик, компьютерный гений. Верить нельзя никому, как говаривал старик Мюллер…
Барский сел за стол лицом к двери, развернул к себе ноутбук, положил рядом пистолет и щелкнул мышью на опции «параметры прогноза». В сводке десятиминутной давности среди
Он перевел смерть Тройки Мечей в «безальтернативные результаты» и увидел, как с экрана, кувыркаясь, слетела соответствующая карта. Окно «ЖЕЛАЕТЕ ПРОДОЛЖИТЬ?» увеличилось, покрыв собой всё свободное поле и настаивая на однозначном ответе. Барский вслух произнес: «Ну, теперь-то тем более», — и нажал подтверждение.
Дьявол начал передвигать карты. Это слегка напоминало тасовку колоды, но подчинялось не случаю, а выверенным алгоритмам.
Пока складывалась новая комбинация, литературный лев решил выяснить, что за диски берут с собой быки, отправляясь крушить компьютеры. В этом городе не хватало только зомбированных луддитов…
Увиденное настолько потрясло его, что он не слышал шагов в коридоре (которые действительно были очень тихими) и заметил очередного гостя, вернее гостью, только тогда, когда та уже появилась в дверном проеме. Барский дернулся за оружием — поздно.
Близнец того пистолета, что лежал на столе, в женской руке выглядел огромным. Но эта тонкая рука с браслетом держала его вполне компетентно. И не оставалось сомнений: если бы обладательнице пушки захотелось выстрелить, пятьдесят семь процентов предполагаемой на сегодняшнее утро смерти Барского мгновенно превратились бы во все сто.
39. Бродяга утешает Малышку
Малышка выросла!
Он стоял будто громом пораженный. Впервые он видел столь явное, столь очевидное Божье чудо, если, конечно, не считать чудом весь этот мир и, в частности, его, бродяги, преступное прозябание. Но мир существовал слишком давно и от века служил вместилищем других, менее привычных чудес. Как, например, это: Малышка, ставшая взрослой за несколько часов, пока бродяга спал.
Возможно, Господь в славе Своей счел необходимым, наконец, сделать ее взрослой — после того, как она столько лет прожила, не меняясь внешне, заточенная в тесном детском теле, которое давно уже не соответствовало ее разуму и ее желаниям. Теперь-то понятно, почему она спала почти беспробудно, — это была защитная реакция. До поры до времени Малышка пряталась в коконе, словно прекрасная хрупкая бабочка, но когда она всё-таки просыпалась и снисходила до разговора с бродягой, он слышал от нее много мудрых и удивительных вещей.
Теперь он видел ее преображенной и освобожденной из генетической темницы. Она шла по улице, удаляясь от него, и вслед за благоговейным восторгом его снова охватила паника — он мог потерять ее навсегда, лишиться смысла своего жалкого существования и, значит, превратиться во что-то окончательно никчемное, ненужное Богу, брошенное на произвол жестокой судьбы уже без всякой отмазки, без льгот и без снисхождения, которые были дарованы ему, пока он охранял Малышку.
Но кто сказал, что его служба закончилась? Разве он получал от Бога соответствующий приказ? Разве Бог как-нибудь дал понять, что Малышка больше не нуждается в услугах преданного охранника? Ну да, она выросла и выглядит теперь такой самостоятельной и независимой, однако это не означает, что ей никто и ничего не угрожает. И хотя Безлунник вряд ли появится до следующего новолуния (дату наступления которого бродяга уже вычислил), в городе и без него хватало смертельно опасных созданий и враждебных сущностей. Чего стоили, например, эти — новые, чужие, странные, — как их ни назови, они уже начали убивать. Пока только друг друга, и это неплохо, но у бродяги было предчувствие, что вскоре
Бродягу прошиб холодный пот, несмотря на зимнее пальто до пят, которое он почти никогда не снимал. Это был страх — не за себя, за Малышку. Пока он, кретин, стоит тут, гадая, нужен он ей или нет, она, возможно, идет навстречу своей смерти!
Он сорвался с места и устремился за ней, ускоряя шаг по мере того, как росла его убежденность в необходимости и дальше ее защищать.
Они двигались по солнечной стороне улицы. Она шла, глядя только вперед и отбрасывая на тротуар удивительно плотную тень. Пристроившись за ней и уже почти нагнав, он залюбовался ею сзади — чудесными длинными волосами, фигурой с выраженными зрелыми формами, свободной походкой. Странно, неужели она, спавшая так чутко, сейчас не чувствовала опасности?.. Он вдохнул новый для него аромат женщины — но уже никакая новизна и никакие перемены в облике не могли поколебать уверенности бродяги в том, что это она, его Малышка.
Он протянул руку и осторожно коснулся ее плеча.
Она остановилась, медленно обернулась к нему. Ее ноздри трепетали, словно ей не очень нравился его запах. В глазах с исчезающе маленькими точками зрачков не было радости; на губах не появилось улыбки узнавания. Она как будто не очень обрадовалась встрече со старым другом. Когда он взял ее за руку и потянул за собой, она внезапно открыла рот и начала кричать.
Такое случалось и раньше, только крик был немного иным, беззвучным. Если Малышка капризничала, он не сердился на нее. Терпеливо пережидал, зная, что с этим ничего не поделаешь. Конечно, успокаивал ее, как мог. Он и сейчас успокаивал. Гладил, утешал, пытался обнять. Почему-то она кричала еще громче, билась в истерике, царапала его отросшими коготками. Он сказал себе: ничего страшного, просто Малышка внезапно выросла и еще сама не привыкла к этому. В конце концов ему пришлось взять ее на руки, и вскоре она затихла.
Он медленно двинулся обратно со своей драгоценной ношей. Кажется, она уснула. Ее голова покоилась у него на плече. Какая приятная тяжесть… Сердце бродяги наполнялось нежностью. Всё снова становилось на свои места. Он возвращался домой, и его Малышка была с ним.
40. Розовский выглядывает в окно
Отсылая «креатуру» с глаз долой со словами «мне надо подумать», Розовский пускал пыль в глаза. Хотел показать, что у него всё под контролем. На самом деле, сколько ни думай, игрушки сами собой к нему не вернутся. А чтобы действовать, ему не хватало исходных данных. Он упустил инициативу, вернее, кто-то вырвал ее у него из рук. Он даже не знал точно — кто.
К такому обороту событий он оказался не готов. Считал, что держит бога за бороду, — и вот на тебе. Посреди пустого города он ощущал что-то вроде нехватки кислорода. А питательной смесью для его легких были люди с их страстишками, тайнами, извечной завистью, информационным голодом и тотальной взаимной зависимостью, которая смахивала на новообретенное рабство. Впрочем, подавляющее большинство его соотечественников никогда и не были свободными.
Розовский смотрел на вещи трезво — на «рабовладельца» он не тянул, не так стояли его звезды, и рассчитывать на это не приходилось даже в случае успеха на проекте. Пресловутый миллион — слишком незначительная сумма, чтобы мнить себя кукловодом. А вот роль надсмотрщика за умами была ему в самый раз — так, во всяком случае, Розовскому казалось. К тому имелись множественные предпосылки, объективные и субъективные. В принципе, он уже давно и небезуспешно эту роль исполнял — правда, в ограниченном масштабе. И сейчас, когда до глобальной премьеры оставались, возможно, считаные дни, кто-то пытался его слить. Мысль об этом не давала Розовскому покоя. Да и кому давала бы?