Плохие слова
Шрифт:
Дома уже, наверное, поросенок. Будет теперь лечить свою грыжу и плевать на немецкий язык.
— Bitte sсh #246;n, drei vodka und drei Bier. Zwei und zwanzig Mark.
— Danke.
Андрей отсчитывает деньги, выгребает из тарелочки сдачу.
Пена шапками нависает над краями высоких стаканов.
— Цивильно, — расслабленно цедит Фаитов.
Кажется, жить можно…
Дорогие друзья, я еду в Берлин. Я еду не один, а с группой студентов.
Я смотрю в окно автобуса на квадратно подстриженные кусты, цветущие розенбаумы, пробегаю
Берлин — 35, поворот на Потсдам — 19.
Здесь тоже все изменилось. Единая Германия, опора новой Европы. Карл-Маркс-Штадта давно нет. Хемниц теперь, кажется. Что же, пусть будет Хемниц.
На остановке захожу в придорожное кафе.
— Битте, айн гросс бир…
Гаштетчик чувствует незаконченную восходящую интонацию.
— Und? — чуть задирает он подбородок.
Я улыбаюсь.
Само собой вырывается:
— Унд айн хундерт водка.
Утренняя почта
«Таня, доброе утро…»
До какой же степени нужно было вчера напиться?
Зачем, зачем?!
«Вижу на столе твой адрес и немедленно пишу. Это, прости за каламбур, вчерашний Евгений, если ты такого еще помнишь. Я, например, почти не помню…»
Кого не помню? Самого себя не помню? В принципе так оно и есть.
«…почти не помню тебя…»
Нет, тоже не пойдет. Хамство какое-то получается. Стереть.
Попробовать, что ли, в романтическом ключе?
«Танечка, дорогая. Я совсем не умею писать писем и еще не знаю, будет ли это мое письмо нежным и трогательным, или оно будет разнузданно эротичным…»
Ух, едрена мать, где я таких слов понабрался!
«Я проснулся сегодня с единственной мыслью — о тебе…»
А вот это чистая правда.
Мысль действительно все утро в голове одна-единственная: трахнул я ее вчера или так ничего и не случилось? Поцелуи — были, колготки телесного цвета-тоже были… Даже грудь помню, хорошая грудь. запах духов на подушке остался… приятный запах.
Поэтесса она какая-то, тоже помню… или писательница.
А больше ничего не помню.
«…жаль, что все закончилось так быстро, пронеслось как один миг…»
Ага, а если мы с ней поролись полночи, тогда что?
Нет, я бы хоть что-то запомнил.
Ох, какой кошмар!
«…ты была прекрасна и удивительна, и теперь я медленно схожу от тебя с ума…»
Полная сумятица в голове, пальцы еле попадают в клавиатуру.
C чего это я решил писать ей так кучеряво? Что, писательнице нельзя послать нормальное письмо? Например: давай встретимся, сходим ко мне на чашечку кофе.
А если я уснул в первую же секунду? Вот стыд-то! Да нет, я же помню какую-то вялую возню, но… но… дальше-то что?
Как она хоть выглядит? Стриженая шатенка, симпатичная вроде бы.
Павлов, гнида, вечно натащит каких-то баб непонятных, а сам потом, кроме своей травы, ничего не хочет знать.
А ведь где-то у нее есть свой сайт, эта публика по-другому не может.
Моя повесть, мои рассказы… да на хрена мне сдались твои рассказы!
«…мечтаю встретиться с тобой снова и…».
И что? Снова нажраться?
«…и продолжить наше знакомство…»
А может быть, она давно послала меня на все буквы?
Сколько же было времени, когда она собиралась? Полвосьмого, кажется. Куда это ей надо было в такую рань?
«…если ты, конечно, не против. Я, со своей стороны, постараюсь проявить себя с более выгодной стороны».
Типа оправдываюсь. А что делать? Может быть, поменьше пафоса. Нормальная баба, вообще говоря. И не очень-то ломала из себя недотрогу. Могла бы и телефон оставить, как порядочная, так нет, адрес, переписка…
Богема, мать вашу!
Стоп, там, кажется, запятая пропущена. Исправить. Эти писатели за запятую с говном съедят.
А Таня ли она вообще? Половина первого было, когда они с Павловым приперлись, уже вовсю дым коромыслом стоял.
Белобрысую звали Лена, а эту Таня, все правильно.
И где тогда эта самая Лена? С Павловым?
А Павлов где?
Никого нет.
Диван прибран, за Павловым такого отродясь не водилось.
«Ох, Женечка, как же мне плохо… отдамся любому за бутылку пива», — вот что она утром промурлыкала. Точно.
К чему бы это? Наверное, я ее все же как-то незаметно трахнул, очень уж интимно сказала… «отдамся… за бутылку». Да я сам сейчас кому хочешь отдамся, все вчера выжрали… пьянь.
Или, наоборот, ничего не было.
Типа «Отдамся же, наконец, хватит спать, придурок…».
«…целую нежно. Евгений».
Нет, не так.
«…целую страстно и нежно. Твой Женя».
Не письмо, а хрень какая-то.
А, ладно, отправить.
Павлову, что ли, позвонить, спросить, что на самом-то деле случилось?
Да нет, он еще раньше отрубился.
Сволочь.
«Таня, доброе утро…»
Что это такое? Должен быть договор из типографии…
Ах ты, батюшки, да это же мальчик вчерашний. Точнее, уже сегодняшний. Как его, Женя, что ли. Или другой, которого все по фамилии звали?
Нет, Женя. Рыженький, вполне приличный мальчик, все правильно, а второй — натуральное хамье, сразу забил косяк и завалился на диван.
«…я еще не знаю, будет ли мое письмо нежным и трогательным, или оно будет разнузданно эротичным…»