Площадь павших борцов
Шрифт:
– Сейчас есть два громких имени в Германии - это вы и Роммель! Я всегда высоко оценивал ваши способности и был рад доверить вашему руководству именно шестую армию, лучшую армию вермахта. Надеюсь, победа под Харьковом послужит для вас удобным трамплином для прыжка через Дон - прямо к Волге! Помните, что я вам сказал однажды: с такою армией, какова шестая, можно штурмовать даже небо...
После таких слов терялся всякий смысл отстаивать брюзгу Гальдера, и Паулюс вскинул руку в нацистском приветствии.
– Служу великой Германии, - был его ответ по уставу...
Геббельс в эти дни сотворил из Паулюса кумира
– Фриди, ведь это слава, - говорила Коко, стараясь не выдавать своего ликования.
– Когда смотрят на тебя, то все невольно оглядывают и меня. Расскажи еще раз о нашем сыне.
– Не волнуйся. Доктор Фладе следит за его здоровьем. Я его отправлю погостить к румынскому дяде - твоему брату, пусть он восстановит силы на королевском курорте в Предеале...
Паулюс появился с женою в опере, и за спиной не раз слышал восторженные голоса: "Паулюс... тот самый! Герой нации и любимец фюрера..." Да, это была слава, которая не так уж часто ласкает честолюбие полководцев. Он нашел время навестить сестру Корнелию у которой застал какую-то тихую пожилую женщину, всплакнувшую при виде Паулюса, и он с большим трудом узнал в ней ту самую девицу, что давным-давно была в него влюблена:
– Неужели вы... Лина Кнауфф?
– Увы! Была. А теперь... вдова Пфайфер. Я счастлива, что вижу вас снова, а вы такой же стройный, как и в молодости.
Это свидание невольно всколыхнуло былое, Паулюс с какой-то минорной грустью вспомнил прежние годы, не забыв и тот гороховый суп, что приносил из тюрьмы бедный и добрый отец.
– А как ведь было вкусно!
– сказал он...
Дела звали на фронт. Паулюс устроил прощальный ужин в ресторане "Фатерлянд" на Потсдамской площади. Среди множества его богатых залов баварского, рейнского, саксонского и прочих - он выбрал для себя родной гессенский зал.
– Что вам угодно?
– склонился метрдотель.
– Картофельные оладьи, - ответил Паулюс.
– Простите, я не ослышался? У нас ведь очень богатая кухня, в "Фатерлянде" кормят гостей не по карточкам.
Паулюс не изменил своим привычкам:
– Оладьи! С луковой или грибной подливкой... К сожалению, у меня строгая диета, а я должен оставаться в форме.
* * *
Долго-долго тянулись от Барвенково многотысячные колонны военнопленных, которых совсем не кормили. Потом, когда их загнали за колючую проволоку, всем дали - ешь, сколько влезет!
– по миске круто сваренной баланды из "магары". Наш художник Владимир Сойдарец, угодивший в плен под Барвенково, описал, каковы были последствия этой кормежки: "Многие сразу поняли весь ужас своего положения, перепуганно приуныли и целыми днями висели на краю зловонной ямы, пытаясь проволочной петлей извлечь из себя затвердевшую
– А не надо было изменять Родине...
Дикая мораль! По мнению Сталина, советский человек, если ему угрожает плен, обязан покончить с собой. Для "вождя народов" как бы не существовало многовековой военной истории, в которой всегда бывали пленные, но никакой тиран не требовал от своих верноподданных, чтобы они стрелялись, вешались, травились или резались. В самой идее Сталина было заложено безнравственное начало! Никогда не щадивший людей, он от людей и требовал невозможного чтобы они тоже не щадили своих жизней.
Да, он умышленно не подписывал Женевскую конвенцию! Мне рассказывали люди, пережившие все ужасы гитлеровских концлагерей, что французы, англичане и прочие узники регулярно получали продовольственные посылки от международного Красного Креста, и только наши бедолаги, взращенные "под солнцем сталинской конституции", ничего не имели, умирая от голода. А немцы им говорили (и на этот раз, кажется, даже справедливо):
– Мы не виноваты, что вы доходяги! Надо было вашему усатому подписать Женевские протоколы, тогда бы и вы не шатались от голода. А теперь - вон помойка! Иди и копайся в ней. Что найдешь, все твое будет.
Хочется эту тему продолжить. Англичане не меньше нас, русских, любят свою родину, но даже их традиционный "джингоизм" (ура-патриотизм) никогда не мешал им сдаваться в плен целыми гарнизонами, и в Англии их за это не клеймили позором, за решетку их не сажали. Но у нашего вождя было иное мнение о всех военнопленных, весьма далекое от примитивного гуманизма. Дело дошло до того, что однажды Де Голль сообщил Сталину, что его люди проникли в тот концлагерь, где сидел его сын Яков Джугашвили, и разведка Де Голля бралась вызволить его из неволи. Сталин и это предложение даже не ответил. Наверное, он и родного сыночка считал "изменником" (или "пропавшим без вести", как называли тогда всех, кто попал в плен)
...Прямо от стола гессенского зала "Фатерлянда" доев свои оладьи с подливкой, Паулюс вылетел на фронт. В полночь радист "юнкерса" принял из эфира депешу из канцелярии Геббельса, который извещал Паулюса, что скоро пришлет в Харьков радиокомментатора Ганса Фриче, чтобы тот с места событий воспевал геройские подвиги его прославленной армии.
Паулюса на аэродроме в Харькове встречал верный Адам.
– Я уверен, - сказал ему Паулюс, - что фон Клюге, разыграв эту фальшивую операцию "Кремль", замаскировал внимание русских от наших южных направлений. Завтра мы и приступим...
Спал он очень мало, но рано утром в Красных Казармах Харькова, где когда-то размещались штабы советской армии, Паулюс сразу поднялся в оперативный отдел.
– Внимание!
– распорядился он.
– Прошу разложить карты большой излучины Дона, которая выгибается столь усердно, словно природа когда-то желала влить донские воды в Волгу.
Сразу засуетились десятки расторопных офицеров!
– В каком масштабе карты? В стратегическом?
– Нет, Сразу в оперативном. Уже в конце июля этого года мы должны быть в Сталинграде на Волге.