Площадь павших борцов

Пикуль Валентин Саввич

– Достаточно!
– не захотел слушать далее Роммель и открыл бутылку с вином. Выпив, он обнаружил недурную фантазию.
– Меллентин, а почему наши занюханные физики не могут изобрести такой двигатель, чтобы он работал на всасывание не бензина, а воздуха, как работают легкие человека, предпочитающего пить вино, а не бензин? Впрочем, какие еще у вас собраны сплетни?

– К нам летит "шаровая молния".

– Приятно слышать, - сказал Роммель.
– Георга Штумме я знавал когда-то. У него там были какие-то нелады с Паулюсом?

С

тех пор, как Роммель - на последнем издыхании моторов - выбрался к Эль-Аламейну, он ни на шаг не продвинулся к тенистым кущам блаженного Нила, где хотел бы поиграть с крокодилами. Казалось, наступило сомнительное равновесие: будто он, Роммель (со своими ничтожными силами), заключил перемирие с генералом Окинлеком (обладавшим большими силами). Окинлек не дразнил Роммеля, а Роммель не был способен ударить по Окинлеку. По этой причине "африканские качели", к скрипу которых столь бдительно прислушивался Черчилль, вдруг - на удивление всего мира - перестали качаться...

Роммель уже не надеялся получить корпус "F" - его включили в группу "А" фельдмаршала Листа. Солдат этого корпуса как следует прожаривали в теплокамерах, их пытали жаждой и голодом, они сутками гнили по шею в прусских болотах, их зарывали в раскаленный песок, готовя для боев в Африке, а теперь направили штурмовать предгорья Кавказа. Наконец, Паулюсу мало воздушного флота Рихтгофена - у Роммеля отняли и эскадрильи Кессельринга.

Он вдруг вспомнил ослепительный зал берлинского "Адлона", где струились разноцветные фонтаны, а длинноногие девки стучали в воинственные барабаны, украшенные цветами: "Был у меня товарищ, был у меня товарищ..."

Воспоминание о Паулюсе было даже неприятно!

– Застрявший в краю русских казаков, он обобрал меня до последней нитки... На меня в Берлине плюнули, как плюет солдат на беременную шлюху, чтобы не приставала с любовью!

Наконец, новые мощные танки, уже закамуфлированные под цвет ливийской пустыни, тоже оказались в придонских степях, даже не переменив желтой окраски на серо-зеленую:

– Да, был у меня товарищ, - говорил Роммель, хмелея.
– Но хотел бы я знать, кто из нас раньше продвинется вперед?

Между ними, разделенными громадным пространством, возникло некое единоборство: если Паулюс обязан был 25 июля войти в Сталинград, то из Берлина и Рима требовали взять Каир или Александрию не позже 20 июня; Роммель изо всех сил пытался доказать Гитлеру первостепенное значение Ливийского фронта, но Гитлер поддерживал и укреплял не его, Роммеля, а Паулюса...

– Меллентин, разве не смешно, что у нас отняли все, а взамен всего этого нам присылают "шаровую молнию"?..

Муссолини оставил свои чемоданы, обещая вернуться к тому времени, когда перед Роммелем откроется блаженная дельта Нила; сейчас Роммелю было плевать на всех и на этого дуче; он уснул на железной лавке бронетранспортера, а генерал Тома заботливо подсунул под голову фельдмаршала пилотку.

– Пусть дрыхнет, - сказал Тома

Меллентину.
– Он еще не знает, что утром взорвался на минных полях внук "железного канцлера" - Бисмарка, разъезжавший на своем мотоцикле...

Роммелю снились желтые пески Киренаики, редкие пальмы в оазисах Мармарики с черными шатрами арабов, над ними нависал мрачный силуэт пирамиды Карет-эль-Хемеймат, темнеющий на горизонте, в ушах "лисицы пустыни" еще стоял треск британских пуль, разрывающих резину автомобильных покрышек. Роммель спал недолго, а когда проснулся, то увидел цветущие за штакетником прекрасные розы Франции, машущих крыльями аистов на крышах городов Фландрии.

Роммель сказал:

– Наверное, что-нибудь одно - или стала сдавать моя психика, или это обычный мираж, какие бывают в пустынях...

Меллентин предъявил ему пленного, одетого в хаки британского солдата, обутого в добротную обувь.

– Вот и новость!
– сказал он, смеясь.
– Нам попался чудак, который ни слова не знает по-английски. Попробовали говорить по-французски - тоже молчит. Да. же на арабском ничего не понимает... Язык его похож на эсперанто!

– Я... русский, - вдруг заявил пленный по-русски.

Казалось, мираж для Роммеля еще не рассеялся: на фоне чернеющей вдали пирамиды египетских фараонов стоял русский солдат, и, как выяснилось, генерал Окинлек имел в своей армии не только чехов и евреев, не только австралийцев и деголлевцев, - в его армии появились и русские, которые бежали из германского плена, каким-то чудом перемахнули Ла-Манш и вот... оказались здесь - под Эль-Аламейном.

Да, мало мы еще знаем историю войны в Африке, а ведь там - от Марокко и до Ливии - доныне находят солдатские могилы с непонятными русскими именами.

* * *

А я не шучу, читатель: в ботинок итальянского солдата Муссолини заколачивал 72 гвоздя - не больше и не меньше, именно так повелевал устав фашистской армии, и генерал Джованни Мессе, уже разжалованный, доказывал Уго Кавальеро:

– Это хорошо для парадов! Но абсурдно в условиях Восточного фронта: в периоды русских морозов эти гвозди, промерзнув, сдавят ногу солдата ледяными тисками.

– Этого не случится, - заверял его Кавальеро.
– В Берлине считают, что к осени с Россией будет покончено, и я своими ушами слышал, как фюрер сказал; "Сейчас положение русских гораздо хуже, нежели оно было летом прошлого года..."

Начиная с весны 1942 года Муссолини постоянно усиливал свою армию на Восточном фронте; к лету его АРМИР насчитывала уже 220 000 солдат, она имела 55 танкеток ("спичечные коробки") и 1130 тракторов, лошадей и мулов я не учитываю. Желание дуче усилить свои войска в России ради политических и экономических выгод в будущем на этот раз совпадало с желанием Гитлера, который вознамерился использовать "бумажных итальянцев" вроде затычек шпаклевать ими те "дыры" в линиях фронта, для затыкания которых немцев уже не хватало.