Площадь павших борцов
Шрифт:
В суматохе боя Кирилл Семенович Москаленко был с КП на прямом проводе была Москва, был Генштаб, был Василевский, который спрашивал - насколько их потеснили?
– Ударили крепко! Заметно направление на Купянск, однако, товарищ Василевский, продвинулись фрицы немного, немного, говорю! Километра три-четыре, не больше... Держимся, закопав танки в землю. Простите, такой грохот... я плохо слышу! На Купянском шоссе, думаю, немцы потеряли с полсотни танков. Горят... Но жмут! Жмут, сволочи... трудно! Очень трудно...
В ответ еле расслышанный голос Василевского:
–
Москаленко грубо пихнул трубку связисту, выругался:
– А! Много они сейчас там, в Москве, понимают Странно перебирать немецкие фотографии того времени: Паулюс, без фуражки, рот постоянно перекошен в разговоре - он что-то доказывает своим офицерам, в чем-то их убеждает, он явно озабочен, и ни разу его лицо не осветилось улыбкой... Наступление его армии вступало лишь в первоначальную стадию оперативного развития. Паулюс в этот день мог похвастать лишь энергичным нажимом на Волчанск, а правые фланги его армии терялись на изюмском направлении. Но эти скромные результаты давались ценою адского напряжения пехоты и моторов, а фон Кутновски, его квартирмейстер, доложил:
– Что у вас тут творится? Такое впечатление, что передовые цепи попали в мясорубку... потери немыслимые с первого дня!
Конечно, немецкая организованность работала четко, и там, где дело касалось подвоза боеприпасов или воздушной поддержки с воздуха - там перебоев не возникало, но к вечеру и она дала первую осечку. В самом неожиданном месте - вдруг кончился морфий в передовых лазаретах обработки раненых. Генерал-лейтенант Отто Ренольди, начальник медицинской службы 6-й армии, срочно выехал туда, и его встретили вопли искалеченных.
– Если в Германии нет больше морфия, - орал фельдфебель с оторванной ногой, так, наверное, еще найдется пуля, чтобы прикончить меня сразу.
Один гренадер не выпускал из руки гранату:
– Я взорву себя и всех вас!
– кричал он.
– Воткните мне шприц, или я сейчас угроблю всю вашу контору...
На узких носилках тихо стонал обгоревший танкист:
– О, майн готт! О, моя Даниэлла, о, мои дети...
Слова очевидца: "Я наглядно ознакомился с кровавой палитрой полевой хирургии... самое тяжкое впечатление от попавших в зону минометного обстрела".
В операционной палатке хирург с сигарой в зубах задержал скальпель над развороченной раной, когда увидел генерала Ренольди.
– Ну, что?
– спросил он.
– Вошли мы в Купянск?
– Не пройти, - отвечал Ренольди.
– Сотня трупов на одном этом шоссе... Мы их держим в штабеле, надеясь свалить на кладбище в Купянске.
– Зарывайте здесь... у шоссе, - отвечал Ренольди.
– Сейчас настал такой момент, когда не до церемоний...
К ночи разразилась гроза, хлынул оглушительный ливень
Начался отход наших частей, сильно поредевших, измотанных динамикой суточного боя. Колеса телег застревали в глубоких лужах, лошадиные
– Чует сердце, живым нам отсель не выбраться.
– Опять назад... Ну, сколько ж можно?
– Хана! И закрепиться не знаешь где - степь.
– Э, братцы! Зато в лесу-то как хорошо.
– Хоть бы зима поскорее, чтобы мороз...
– Дурень! До зимы-то еще дожить надо...
Утром фельдмаршал Рихтгофен засыпал отступающих не только бомбами, но и листовками на разноцветной веленевой бумаге, из которой не скрутишь цигарки и даже не подотрешься, ибо бумага у немцев - первый сорт, только бы стихи писать на такой... На этот раз вражеское командование обращалось не к ним, бойцам, а через их голову - прямо к политическим комиссарам, дружески советуя верно оценить обстановку и уговорить своих солдат сложить оружие.
– Совсем уже спятили!
– говорили красноармейцы.
– Вчера комиссар талдычил "ни шагу назад", а теперь в плен, что ли, зазывать станет...
14 июня танки Паулюса прорвались у Волчанска. На раскладном штативе стола в походной палатке Паулюса запрыгала штабная "лягушка" (телефонный аппарат зеленого цвета, связующий его палатку даже ОКХ в Цоссене, даже с ОКБ в "Вольфшанце"). На этот раз звонил Артур Шмидт:
– Хочу напомнить, чтобы вы в горячке событий не забывали об оперативном совещании в Харькове, которое взялся вести сам Штумме - наша "шаровая молния".
– Благодарю, Шмидт, - вялым голосом отвечал Паулюс.
– Но я не тот человек, который забывает о том, что необходимо исполнить. Русские опять отходят и возникла пауза, а действие противника слабеет. Мне уже расстилают походную койку... сейчас я рухну и буду спать, как убитый!
22. Пропавший самолет
Представьте, война закончилась нашей победой и весь мир блаженно вдыхал долгожданную тишину., 17 июня 1945 года группа наших офицеров въехала в люксембургский городишко Бад-Мондорф, где американская администрация устроила им свидание с Кейтелем, ожидавшим суда в Нюрнберге.
Сохранился очень интересный протокол этой беседы, опубликованный в нашей печати только в 1961 году. История войны со многими ее тайнами в 1945 году еще не была расшифрована, многое от нас было сокрыто, и, я думаю, что наши офицеры попросту не обратили внимание на одну из фраз Кейтеля, которая сейчас имеет особое значение для познания сложной предыстории Сталинградской битвы. Вот она, эта загадочная фраза:
– В самый последний момент перед наступлением на Воронеж стало известно, что майор Рейхель, один из офицеров генерального штаба... видимо, попал в руки русским. Кроме того, в одной из английских газет проскользнула заметка о планах немецкого командования (на Востоке), в которой упоминались точные выражения оперативной директивы генерального штаба. Мы ожидали контрмер со стороны русских и впоследствии были очень удивлены, что наступление на Воронеж сравнительно быстро увенчалось нашим успехом...