Площадка
Шрифт:
После гимна все встали и стройными колоннами, так же, как и сидели, по рядам, начали покидать зал. Не было ни хаотичности, ни затора, обычно возникающих на выходе. В этой сглаженности и связанности даже была какая-то прелесть упорядоченности и точности, до крайности милая и приятная мне. Было только одно «но»: все это было неправильно и неестественно. Словно бы все сотрудники превратились в управляемых муравьев. Неужели только я все это чувствовал и понимал? Может быть, я остался один? Нет, еще должны были быть Аня и, конечно же, Андрей, потому что дождь вымыли из его тела.
Больше всего мне было обидно за Олю. Нет, это ее превращение не являлось чем-то невозможным, но просто я верил в разум и верил в то, что именно
Когда я вернулся к себе в кабинет, было одиннадцать, но мне показалось, что в актовом зале я провел целый день. Ощущение безысходности было, наверное, сродни чувству, испытываемому муравьем, зараженным двуусткой, заставляющей взбираться насекомое на верхушки стеблей растений, крепко вцепляться в них мандибулами и замирать в таком виде до тех пор, пока его не съест овца.
К половине двенадцатого подошла Аня, которая закончила оформление документов и готова была приступить к своим прямым обязанностям уже не в качестве студентки, а как полноценный сотрудник лаборатории. Я открыл кабинет лаборатории и поручил Ане провести повторные анализы вчерашних образцов, чтобы, с одной стороны, сопоставить данные, а с другой — проверить сходимость и точность выполнения анализов. Спустился на второй этаж и получил у Анжелики деньги для Андрея. Выдали пятьсот рублей, за которые я должен был отчитаться чеками. Набрав в магазине на эту сумму фруктов и йогуртов, я отправился к Андрею без пятнадцати час, предварительно подготовив служебную записку, о которой просил шеф.
Все больницы одинаковы, и, если ты побывал в одной, считай, что был уже во всех. Это учреждение не спутать ни с каким другим! Меня встретил стойкий больничный запах хлорамина; стены, выкрашенные облупившейся бежевой краской; стулья, которые, кажется, стоят здесь со дня сдачи здания в эксплуатацию; пациенты, на которых больно даже смотреть. Такова наша бесплатная медицина, которая в конечном счете сводится к тому, что ты платишь за лекарства, платишь медсестре за уход за тобой и врачу за то, чтобы он чаще заходил, — в общем, за все. Однако для некоторых система работает иначе. Не только для тех, у кого есть деньги, — это само собой разумеется, — но и для тех, у кого есть друзья в этой сфере.
В регистратуре мне мило улыбнулась молоденькая медсестра. Кокетливо растягивая слова, она протянула: «Андрей Петрович лежит в восьмой палате — в конце коридора возле окна».
По пути к палате Андрея невозможно было не обратить внимания на плакаты медицинской тематики. Не знаю почему, но мое внимание привлек тот, который предупреждал о вреде курения. На нем был изображен маленький красный чертенок, обвивающий черный трезубец. «Скорее всего, именно так и выглядит повелитель тьмы: с лицом ребенка, растянутым в злобной ухмылке», — подумалось мне. Хотя, сказать по правде, сам я никогда не верил ни в черта, ни в бога. Все это абстракции, образы для запугивания, настоящие же черт и бог живут в нас, и только мы решаем, кто из них победит.
Палата была на четверых пациентов. Андрей лежал один и смотрел в окно. Когда он повернулся на звук открываемой двери и я увидел его лицо, то понял, что все напрасно: я остался один.
Ничего не выражающий взгляд и апатия — вот они, признаки действия дождя. Но этого не могло быть,
Мне стало одиноко, тоскливо, навалилась безысходность. Я вспомнил о своем обещании, которое дал ему тогда в машине. Андрей ведь знал меня давно и хорошо понимал, что если я пообещал, то сдержу слово.
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально.
— Как тебе палата?
— Палата как палата.
— Врачи, медсестры?
— Лечат.
Все его фразы были какими-то безэмоциональными. Внешне это был все тот же Андрей, но внутри него словно бы выключилось, а может быть, совсем уничтожилось то, что отличало его от других, — индивидуальность, состоящая из достоинств и недостатков. Именно эта совокупность, тугой клубок противоречий, и делали его тем, кого я знал. А сейчас в нем не осталось этой борьбы противоположностей. Он стал таким, каким было изначально большинство людей. Я смотрел в его глаза, пытаясь хотя бы на секунду заметить огонек или пусть даже самый незначительный отсвет Андрея, которого я знал, но, кроме пустоты и безразличия, не увидел ничего.
Понимание того, во что превращаются люди после дождя, пришло ко мне только теперь. До этого я просто обращал внимание на какие-то незначительные детали и частичное изменение поведения. Но сейчас…
Андрей был самым близким, самым мне знакомым, и именно поэтому перемены, которые с ним произошли, были настолько для меня очевидны. Это был все тот же самый мой лучший друг и коллега — с его закрученными вихрами, с его вытянутым лицом и оспинами на щеках. Но не было ни интереса к работе, ни его шуточек и подколов, которые обычно возникали спонтанно и всегда поднимали мне настроение. Если бы я верил в существование души, то мог бы сказать, что именно эту часть и изъяли из него.
Людей с такой вот выключенной эмоциональностью я встречал и до дождя, у нас в институте они тоже были. Они приходили на работу, выполняли только то, что им поручали, никогда не проявляли инициативу, и это было нормальным для них состоянием. Я понял, что, видимо, в них просто не включился какой-то отдел мозга. Смысл их бытия заключался в простом и обыденном существовании, и дождь, по сути, ничего в них и не менял, а просто усугублял апатию и уничтожал волю.
Если раньше первое, о чем бы спросил Андрей, было то, как дела на работе и что я теперь делаю без него, то сейчас его интересовал только вопрос о том, что я принес поесть. Я сидел рядом с ним, смотрел на него и понимал, что не смогу совершить обещанного. Я оказался в тупике. Все исследования дождевых осадков оказались бессмысленными и бесполезными.
Из больницы я ушел точно по расписанию, без пяти два уже был на парковке возле машины. Уселся в водительское кресло. Схватился двумя руками за руль от безысходности, от невозможности что-то изменить, от бессилия перед сложившимися обстоятельствами.
Неожиданно для себя я перестал ощущать свои руки, тело стало чужим и незнакомым, но при этом ощущение контакта с рулем было. Казалось, будто это не я сижу в машине, а кто-то совершенно мне незнакомый. Мне стало страшно. Сердце забилось с запредельно высокой частотой. К горлу подступил ком; почудилось, будто бы кто-то хочет невидимыми руками пережать мне трахею. Перед глазами поплыли черные круги. Изнутри вырвалось нечленораздельное рычание, за что, с одной стороны, было стыдно, а с другой — стало легче. И может быть, именно от этой, такой не типичной реакции дыхание успокоилось, и сердце снова забилось в привычном режиме. Немного отпустило. Но внутри еще продолжало клокотать и бурлить. Надо было найти выход отрицательной энергии, а я не знал, как и что мне теперь можно и нужно делать.