Плоский мир
Шрифт:
— Народ, взгляните, что я нашел у пруда! — и вынимает из кармана пожелтевшее письмо.
Все, разумеется, начинают галдеть, толпиться вокруг него, включая и Антона; каждый жаждет рассмотреть, дотронуться. Мне, как одному из самых маленьких, лист бумаги становится доступен лишь тогда, когда все остальные изучили его вдоль и поперек, но несмотря даже на то, сколь коротко я пробегаю по нему глазами, — всего секунд двадцать проходит, — я успеваю заметить и сообразить, что это какое-то письмо, написанное на языке, который очень похож на русский, только почти все слова заканчиваются
Никто так ничего и не может понять, и поэтому все продолжают галдеть и наперебой предлагать свои версии и расшифровки текста, — одни говорят, что это зашифрованная морская карта, другие опровергают их, тыкая пальцем в самую середину текста, где значатся неприкрытые угрозы. Тут вдруг Антон поднимает с земли конверт, который в суматохе обронили и наскоро забыли о его существовании, переворачивает его и вскрикивает, потому что сзади виднеется засохшее алое пятно.
— Боже мой, ребята! И из-за этого было столько крови!
Все подбегают к Антону, в безмолвии и ужасе рассматривают конверт; снова начинается галдеж, но тут Витька их останавливает.
— Стойте все! — поворачивается к Антону. Я и Мишка смотрим на моего братца во все глаза, — ты знаешь, что это за письмо?
— Да! — отвечает мой брат каким-то роковым голосом, хватается за голову и падает на деревянные доски справа от дороги, оборудованные для общего сидения и игры во вкладыши. Вид у него такой, как будто доселе его обуревали некие страшные подозрения, и теперь они всецело подтвердились, — ребята, слышали ли вы когда-нибудь о человеке по имени Николай Коршунов?
— Нет, никогда, — отвечаю я.
— Да помолчи ты, — Витька кладет мне руку на плечо и смотрит на всех остальных, — а вы что скажете?
Спустя полминуты выясняется, что никто в жизни не слышал ни о каком Коршунове.
— А вот я знаю, что он жил в этих краях.
— Давно? — спрашивает Иван Мешанин.
— Очень давно. Еще до октябрьской революции.
— Но где именно?
— У меня есть подозрения, что как раз на том участке, где теперь Мишкин дом стоит.
Снова начинается общее волнение, но, разумеется, никому даже в голову не приходит спросить Антона, откуда это у него родились такие подозрения.
— Ребята, вы же знаете, какие напряги у Мишкиных родителей с их соседом Геннадием Павловичем, — продолжает, между тем, Антон, — они все никак не могут землю поделить и забор все время туда-сюда переставляют. Как фамилия у Геннадия? Тарасевич, кажется?
— Да, Тарасевич, — подтверждает Мишка.
— Вот-вот. Сосед Николая Коршунова был дедушкой Геннадия. Эти распри берут свое начало еще с тех времен. Но тогда ссоры так, как сейчас не заканчивались: не было такого, чтобы люди поругались и разошлись по домам, нет, — дело почти всегда заканчивалось дуэлью. И вот в этом письме Коршунов как раз и вызывает Тарасевича на дуэль. Странно, что вы сами этого не поняли! Там же все написано.
Все опять начинают воинственно галдеть и изучать письмо, а потом Витька поднимает голову
— Так что же, Коршунов погиб?
— Да, — отвечает Антон трагическим голосом, — но деду Геннадия не удалось присвоить то, что ему не принадлежало — началась революция, и опустевший участок изъяли большевики. А потом сюда поселилась твоя семья, Мишка, и распри начались снова.
Вот на какие выдумки был способен мой брат. Разумеется, гораздо позже выяснилось, что никакого Коршунова никогда не существовало, а окровавленное письмо подложил сам Антон.
Но это — самое безобидное из его сочинений».
— Мишка, ты помнишь, как он перепугал нас своим исчезновением?
— Помню, — кивнул мой друг, — все дело в том, что мы уже привыкли к его приколам и обычно не волновались, но тот раз был особенным — когда мы без успеха обрыли каждый проезд и получили полный ноль, наша уверенность была сильно поколеблена.
— А как он исчез? — спросила меня Таня.
— Мы играли в салки на велосипедах. Но в том-то все и дело, что исчез он не во время игры, а после, когда очередной кон был закончен. Мы все стояли на главной дороге. На которую выходит наш проезд. Помнишь, Миш?
— Да, — кивнул тот и закурил.
«Смеемся, хохочем, потом вдруг оборачиваемся, а моего ненаглядного братца нет. Ну, мы позвали его — и никакого ответа. Сначала не хотели за ним бегать, — совестно было на его прикол попадаться, — постояли минут двадцать, поговорили. Думаем, надоест ему сидеть в кустах — сам объявится, но его все не было, и тогда Витька сказал, что делать нечего, придется действительно искать. Мы весь поселок перерыли, а я три раза на свой участок сходил, посмотреть, нету ли его там, и даже руки перепачкал, когда залез в наш заброшенный душ. И когда подошел к умывальнику, а воды в нем не оказалось, я поднял крышку, чтобы наполнить его, но со стороны-то, наверное, создавалось такое впечатление, что и там я искал своего брата. Через час мы уже очень встревоженные снова собрались на дороге.
— Нужно родителей звать. Видно, с ним действительно что-то случилось, — сказал Витька.
— Я тоже так думаю, — кивнула Наташка Лопухина. Девчонка была вся бледная; казалось, еще немного, и она даст волю слезам. А учитывая слухи, что она в Антона влюблена, мне было вдвойне ее жаль. (Впрочем, во всех других ситуациях мы бы только передразнили ее — больше ничего).
— Я предлагаю еще раз все обойти, и потом только тревогу поднимать, — предложил Мешанин.
— Боишься втык получить? — поинтересовалась Наташка язвительно; глаза ее увлажнились, — темнеет уже. Чего мы сейчас найдем?
— Вот я и говорю: у нас есть еще примерно полчаса до темноты. А потом взрослых подключим.
Заспорили, но потом проголосовали и все же решили еще раз обойти весь поселок. И вдруг Витька говорит:
— Может, он в болоте утоп?
— Ой, не говори так! — Наташка еще больше побледнела и заткнула уши.
— В каком болоте? — осведомился Санька Гертин, — на торфянке, что ли?
— Ну да.
— Ты спятил? Там болота-то нет.
— И все же отец мне говорил, там может быть опасно.