Пляска на бойне
Шрифт:
Мои опасения подтвердились, когда движения Кожаной Женщины, скакавшей на члене мальчика, ускорились.
— Давай! — повелительно произнесла она, задыхаясь. — Займись его сосками.
Резиновый Мужчина исчез из кадра, но тут же вернулся, держа что-то в руках, — сначала я не мог разглядеть что, а потом увидел, что это садовые ножницы, какими подстригают кусты роз.
Все еще продолжая скакать на мальчике, женщина начала большим и указательным пальцами тянуть и крутить его сосок. Мужчина положил руку ему на лоб. Мальчик в исступлении вращал глазами. Рука мужчины мягко и нежно гладила его светло-каштановые волосы.
Другой рукой он поднес ножницы вплотную к груди мальчика.
— Давай! — приказала женщина, но он медлил, и ей пришлось повторить.
И тогда, все еще гладя одной рукой лоб мальчика и его волосы, мужчина другой рукой стиснул ножницы и одним движением отхватил юноше сосок.
Я нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и изображение на экране исчезло. Элейн сидела, обхватив себя руками. Ее била дрожь.
— Я думаю, тебе не стоит смотреть дальше, — сказал я.
Она молча сидела на диване, тяжело дыша. Помедлив немного, она спросила:
— Ведь это взаправду, да?
— Боюсь, что да.
— Они подстригли его, они — как это называется — сделали обрезку. Срезали сосок. Если сразу отвезти его в больницу, сосок можно было пришить на место. Кажется, у кого-то из «Метрополитенз»…
— У Бобби Охеда. В прошлом году. Кончик пальца.
— На подающей руке, да?
— Да.
— И его сразу же повезли в больницу. Не знаю только, можно ли это сделать с соском. — Она еще несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. — Боюсь, этого мальчика никто не отвез в больницу.
— Думаю, что нет.
— Кажется, я сейчас упаду в обморок, или меня стошнит, или что-нибудь в этом роде.
— Нагнись и сунь голову между колен.
— И что потом — поцеловать себя в задницу?
— Когда тебе становится дурно…
— Знаю — надо, чтобы кровь снова прилила к голове. Я просто пошутила. «Она вне опасности, сестра, раз может шутить». Да нет, ничего со мной не будет. Ты же меня знаешь, я получила хорошее воспитание. Когда меня приглашают пообедать, я все делаю, как надо. Не падаю в обморок, никогда не блюю и не заказываю омаров, Мэтт, ты знал, что так будет?
— Представления не имел.
— Щелк — и нет соска, только струйка крови по груди течет. Зигзагом, словно река на карте. Как это называют, когда река так извивается?
— Не знаю.
— Меандры, вот как. Кровавый меандр на груди. Ты собираешься смотреть дальше?
— Думаю, надо смотреть.
— Там будет еще похуже, да?
— Наверно.
— Он истечет кровью?
— Ну, не от такой ранки.
— А что бывает потом? Кровь просто свертывается?
— Рано или поздно.
— Если у него нет гемофилии. По-моему, я больше не могу это смотреть.
— Я думаю, тебе и пробовать не стоит. Может, подождешь меня в спальне?
— А ты скажешь, когда можно будет выйти?
Я кивнул. Она встала, ее слегка шатнуло. Потом она взяла себя в руки и вышла. Я слышал, как закрылась дверь спальни, и посидел еще немного — мне и самому не так уж хотелось видеть, что там будет дальше. Но через минуту-две я нажал кнопку на пульте, и на экране снова появилось изображение.
Я досмотрел все до самого конца. В какой-то момент, минут через десять после того, как Элейн вышла, я услышал, что дверь спальни открылась, но не мог отвести глаз от экрана. Элейн обошла меня сзади и снова заняла свое место на диване. Я не взглянул на нее и ничего не сказал, а только сидел и смотрел, стараясь ничего не упустить.
Когда все кончилось, экран опустел, а потом мы неожиданно снова оказались в самой гуще событий, которые разворачивались в «Грязной дюжине». Набранная майором банда головорезов и маргиналов хозяйничала в каком-то французском замке, где отдыхали нацистские офицеры. Мы и это досмотрели до конца — видели, как Телли Савалас, выпучив глаза, изображал нервный припадок, как наши герои палили из пистолетов, швыряли гранаты и устраивали всеобщий переполох.
Когда на экране прошли заключительные кадры, Элейн подошла к магнитофону и включила перемотку. Стоя ко мне спиной, она сказала:
— Я, кажется, говорила тебе, сколько раз смотрела этот фильм? Пять или шесть? И каждый раз все надеюсь, что на этот раз будет по-другому, что Джона Кассаветеса не убьют в самом конце. Он скверный человек, но все равно сердце разрывается, когда его убивают, правда?
— Да.
— Потому что им все удалось и они уже вырвались на свободу, а тут неизвестно откуда прилетает эта последняя пуля — раз, и он убит. Джон Кассаветес тоже умер, да? Кажется, в прошлом году?
— По-моему, да.
— И Ли Марвин тоже, конечно, умер. Ли Марвин, и Джон Кассаветес, и Роберт Райан, и Роберт Уэббер. Кто еще?
— Не знаю.
Она стояла передо мной, глядя на меня сверху вниз.
— Все умерли, — сердито сказала она. — Ты когда-нибудь это замечал? То и дело кто-нибудь умирает. Даже эта сволочь аятолла умер, тот сукин сын с тряпкой на голове, а мне казалось, что он будет жить вечно. Они убили этого мальчика, да?
— Похоже на то.
— Точно. Они мучили его, и трахались с ним, и снова мучили, и снова трахались, а потом убили. Мы это только что видели.
— Да.
— Что-то у меня в голове все перепуталось, — сказала она, отошла и плюхнулась в кресло. — В «Грязной дюжине» людей убивают направо и налево, всех этих немцев и кое-кого из наших, ну и что? Смотришь, и ничего особенного. Но этот фильм, эти двое психов и мальчишка…
— Это было взаправду.
— Как же можно делать такие вещи? Я сама не вчера родилась и не такая уж наивная. По крайней мере, мне так кажется. Может, я ошибаюсь?
— Да нет, мне тоже всегда так казалось.
— Господи, я нормальная женщина, много чего повидала на своем веку. Да чего там, давай говорить прямо — я шлюха.
— Элейн…
— Нет уж, дай договорить, мой милый. Это вовсе не самобичевание, а просто констатация факта. Я занимаюсь таким делом, что далеко не всегда вижу людей в самом лучшем свете. Я знаю, что мир полон извращенцев и психов. Прекрасно знаю. Знаю, что есть люди со странностями, которые любят всякие переодевания, любят наряжаться в кожу, резину или меха, и связывать друг друга, и играть в дурацкие игры, и все такое. И я знаю, что есть люди, которые не выдерживают, срываются с резьбы и делают ужасные вещи. Один такой меня чуть не убил, помнишь?