Пляска на помойке
Шрифт:
— Спасибо. Да вот, познакомься. Моя жена Таша…
— А там мой муж, — кивнула Зойка в сторону, где подпирал сталинскую липу ее спутник из «Арагви».
— Так познакомь меня с ним.
— Думаю, это ему не понравится, — отрезала Зойка,— Прощай…
Недели через две Алексей Николаевич навестил Наварина, все еще жизнерадостного, хотя и слегка облезшего. Лишь бутафорские брови да модулирующий обертонами бас-баритон, неподвластные времени.
— А я тут с Зойкой столкнулся. Представляешь? — выпалил он. — На бензоколонке. Заправлялась на «Жигулях». Довольно подержанных.
«Да, разъехались… Да, в разные стороны… Да, ее «Прощай»… но ведь перед этим сколько всего еще было!» — шептал Алексей Николаевич, ворочаясь на узком диванчике.
Ведь был Крым, сумасшедшая поездка, мансарда без электричества, куда они взбирались по железной лестнице с керосиновой лампой. Ресторанчики, кефаль, пляж, морские прогулки…
…По борту дрожит зыбкий глянец — от неба и воды, двух зеркал, меж которых бежит и стоит на месте их кораблик. Чайка раз за разом, широким вольным кругом обходит его. И так близко серенькая головка с черной любопытствующей бусинкой и мокрые красные лапки с блестящими капельками воды. Вода всюду: лиловая, купоросная, малахитовая, она к горизонту становится густо-синей, под стать грозному небу. И, вглядываясь в далекую цепочку скал, в покинутый и зовущий к себе берег, Алексей Николаевич бормочет:
Вода, вода — кругом вода.
Ни капли — для питья…
— Знаешь, когда я решила, что выйду за тебя муж? — внезапно сказала Зойка. — Когда ты в кафе заказывал завтрак. Набрал пять блюд и пилишь на подносе. Я подумала — такой заботливый…
Погода стремительно менялась: на море вспухали пенисто-зеленые бугры, с берега ударил резкий ветер,
— Конечно, ты не фонтан… Но,— продолжала Зойка, неподвижно-загадочно глядя мимо него кукольными, чуть раскосыми глазами, — но я сделаю из тебя человека. Волосы ты покрасишь… Отпустишь усы… Костюм мы тебе сменим на джинсовый — «Суперрайф»…
Алексей Николаевич смотрел на небо. Понизу бежали сердитые дымные тучи, торопливо принимая фигуры мультипликационных зверей и тотчас разваливаясь, а над ними, пронизанное серебряным светом, неподвижно, державно стояло далекое и как бы нездешнее облако.
— Все это хорошо, — наконец сказал он, — но когда же я буду работать?
С ответом Зойка не медлила ни секунды:
— Я все продумала. Пока ты будешь работать, я буду смотреть цветной телевизор!
Зойка казалась простой, почти примитивной, но Алексей Николаевич все время открывал в ней для себя что-то новое. Например, подметил, как она тянется, любит животных, как играет с хозяйской кошкой:
— У, какая хорошая… Помидорина…
Сама хозяйка, посудомойка в соседнем доме отдыха и ровесница Алексея Николаевича, как-то сказала ему:
— Если не хотите потерять девочку — заставьте ee родить…
Но едва он лишь намекнул на это, Зойка своим особенным в минуты раздражения — плоским и вульгарным — голоском прокричала:
— Я еще не нагулялась!
Через два дня они зашли на почту, и Алексей Николаевич с удивлением увидел, что ее ожидает телеграмма до востребования. Пробежав текст, Зойка сказала:
— Мне нужно в Москву. Завтра.
— Зачем?
— Я выхожу замуж. За Петю.
Утренним московским рейсом они вылетели из Симферополя. Разбирая вещи в своей московской квартире, Алексей Николаевич нашел Зойкин паспорт — новенький, только что полученный ею, и подумал, что, может быть, не все еще потеряно. Но на его звонки подходила мама и отвечала, что Зойки нет, а сама она замолчала.
10
Он уже смирился, стерпел, запрещал себе даже думать о ней, и новые заботы уже завертели, заморочили его. Не самой главной, по приятной новостью был приезд Пшетакевича — для встречи с генералом Серовым.
Гость из Польши сообщил, что остановился в гостинице «Минск», хочет повидаться, посидеть в ресторане. И сразу же позвонила Зойка.
— Я приеду к тебе... Ненадолго... Вн паспортом...
— Хорошо. Только не опаздывай. У меня важная встреча, — едва успел сказать Алексей Николаевич, как раздались короткие гудки.
Она, конечно, появилась на полтора часа позже обещанного и была настолько обворожительна в своем, теперь уже женском плотском расцвете, что Алексей Николаевич чуть не с порога обмял ее и стал целовать.
— Ну вот, — высвобождаясь, впрочем, без видимого неудовольствия, говорила Зойка. — Сразу хочешь меня в постель уложить!..
— Но мне же нужно… Быть в «Минске»… Ждет иностранец… — бормотал Алексей Николаевич, расстегивая на ней платье.
В гостиной заливался женский хор — толстолицые певуньи в кокошниках дружно выводили с экрана:
Уж ты caд, ты мой caд...
— Все красивые пучатся, а все некрасивые поют по телевидению, — сказала Зойка, закрывая глаза и отдаваясь.
Она поехала с ним в «Минск».
Пшетакевич покорно ожидал Алексея Николаевича в холле уже полтора часа. Завидев Зойку, он просиял, вскочил и, подкручивая усики, начал целовать ей руки и сыпать комплиментами на своем забавном ломаном польско-русском сленге. Заказанный на двоих столик был тотчас же заменен на другой, большой и богатый. За новосветским шампанским Алексей Николаевич успел рассказать, что с совместным журналом ничего не получается.
— Там, — поднял он к потолку указательный палец, — мне не доверяют. Даже не выпустили в Индию. На юбилей Льва Толстого…
Помимо прочих грехов Алексею Николаевичу не могли простить того, что с юности своей он переписывался едва ли не со всеми стариками первой литературной эмиграции, один за другим помиравшими в далеком и не доступном ему Париже.
Потом Алексей Николаевич сбегал к автомату — позвонить на дачу в Архангельское Серову — и быстро договорился привезти к нему Пшетакевича, но уже в московскую квартиру, в известный дом на набережной — а когда вернулся, то увидел, что Зойка и Пшетакевич танцуют.