Пляска на помойке
Шрифт:
Впрочем, обманывая и обсчитывая его, Георгий уже относился к собственности своего подопечного, как к своей, ревниво ее оберегал, не разрешал девицам трогать японскую аппаратуру, запретил самому Алексею Николаевичу брать в командировку бритву «Браун» (украдут) и незаметно сделался необходимым.
Устроить матушку Алексея Николаевича для удаления полипов в прямой кишке к светилу — Кериму Бабаевичу в институт Вишневского? Пожалуйста! Обеспечить самому Алексею Николаевичу банкет после защиты кандидатской диссертации в кафе зала Чайковского? Нет ничего легче. Вырвать его брату шесть больных зубов под общим наркозом (что делается в редких случаях, например душевнобольным)? Два пальца обмочить! А вот чернокожий ансамбль Бони Эм в Москву прикатил. Так не желает ли Алексей Николаевич пару билетов в пятый ряд партера зала «Россия»?..
Да и надо сказать, что вместе с корыстью и наживой и вообще неодолимой тягой к махинациям (хотя бы и бессмысленным, в ущерб себе) жила в нем тоска по теплу и уюту.
Вот и сейчас, войдя с московской весенней улицы и разматывая дешевый шарф, он еще в коридоре таинственно сказал:
— Старичок! Сейчас погреемся. Я принес бутылку джина…
«Не Джинн из бутылки, а бутылка из Джинна», — усмехнулся Алексей Николаевич.
Минут через пять, в течение которых Георгий успел повозиться в кладовке (не там ли он держал склад спиртного?), помыться до пояса, вылив на себя, по обыкновению, едва ли не треть флакона шипра, приготовить яичницу с салом, нарезать хлеб и сервировать столик на кухне, они уже выпили по первой. Слегка захмелев, Георгий принялся рассказывать о том, что Алексей Николаевич слышал много раз:
— Старичок! Я не еврей. Я — караим. А это, как говорят у нас в Одессе, две большие разницы…
Дальше шла история о деде-кантонисте, ударом кулака убившем оскорбившего его офицера и за это пожизненно сосланном в Сибирь.
— Я в него пошел, старичок,— говорил Георгий, давясь желтком. — Посмтри, какие у меня бицепсы…
Он закатал рукав несвежей рубахи, открывая, поросшую черным, в колечках, мехом бугристую от мышц руку.
После третьей рюмки Георгий сказал:
— Знаешь, как я разошелся с женой? Возвращаюсь из командировки, а навстречу мне троица. Она, какой-то мужик и овчарка на поводке. Мне все стало ясно, старичок. Я залепил ей по роже, а мужик отпустил поводок и приказал: «Фас!» Но меня, старичок, специально обучали, что надо делать. Смотри! Левую руку просовываешь собаке в пасть, между челюстями. А правой, старичок, начинаешь душить. Минуты через три я бросил ее, полудохлую, хозяину. А сам пошел в квартиру. Куда убежала жена.
Георгий разгорячился и уже не говорил, а вещал. От него крепко пахло ногами.
— Я кулаком вогнал ее в платяной шкаф, старичок. А потом ушел и больше никогда не видел. Пойми! Бабы все одинаковы. Ты думаешь, им нужна литература, музыка, умные разговоры? Только траханье. Кто ее лучше трахнет, тому она и служит. Все эти ваши Ромео и Джульетты — сказки для импотентов. Но я тебе выберу невесту.
Он разливал джин, приговаривая:
— Быть добру! Быть добру!..
У него хихикало и улыбалось все: рот с полной нижней губой, складки мясистого лица, темные густые брови, морщины вокруг глаз; не улыбались только глаза. С напущенными веками и мешочками они были непроницаемы, как кофейные зерна.
— А жена,— внезапно сказал Георгий,— забрала, сучка, моего Яшеньку… Единственного сыночку… И увезла в Ленинград… И остался со мной только Мартын…
— Какой Мартын? — не понял Алексей.
— Дворняга… Живет у меня в Загорске… Ты смотри, косточки не выбрасывай. Я их собираю и складываю в кладовке. Для Мартына…
«Вот тебе и разгадка Синей Бороды, — подумалось Алексею.— Мама, верно, будет разочарована…»
Допивали бутылку, уже не закусывая. Потом на столе появилась вторая.
— Я ведь тридцать лет в органах...— бормотал Георгий.— Мне было девятнадцать… Я прыгал с парашютом… И упал на горящий мост… Хочешь, покажу шрам?..
— Нет-нет! Я верю, — испугался Алексей Николаевич, видя, что Георгий стягивает рубаху.
Спина его, бугрящаяся от мышц, напоминала всего более новый помазок: черная прямая шерсть обшила ее, принимая на мощных покатых плечах вид дымных крыльев. Но наискось, открывая обе лопатки, шла просека, с плетеным узором из толстой, словно бы воловьей кожи, натуральной кожи владельца.
— Я работал в особой школе — ты об этом, смотри, никому не рассказывай, — Георгий уже давился джином, да и Алексей Николаевич чувствовал, что его подташнивает от можжевелового привкуса. — Мы забрасывали румынских евреев с радиопередатчиками…
Он отставил рюмку и снова беззвучно захихикал.
— И знаешь, старичок, из двадцати наших радистов в лучшем случае потом оживал один. Остальные, думаю, тут же выбрасывали свои станции и шли к родным. Зачем погибать? Но вот был случай — обхохочешься. Я сопровождал очередную партию. Над целью выталкивал из люка. Так один вдруг как обхватит мои ноги, как завизжит! И окаменел! Что только я ни делал! Бил его, — Георгий поднял короткопалый волосатый кулак,— а он только визжал, потом мычал, весь обгадился и меня обдристал. Так мы с ним вместе и вернулись на базу, отрывали его от меня три мужика…
Алексей Николаевич помог Георгию дойти до дивана в гостиной.
— А потом служил в Москве, — укладываясь, сам с собой рассуждал тот. — Как-то выдали ватники, старые ушанки, валеные сапоги. И мы пошли кого-то хоронить. На случай беспорядков. Наткнулись на подозрительных. Началась драка. А потом дошло… Это же наши, только из другого управления. В общем — дослужился до майора и ушел на пенсию…
С того вечера Алексей Николаевич именовал Георгия, конечно, за глаза, — Хауз-майор.
2
Нарезая за завтраком резиновый батон, Георгий пытливо глядел на Алексея Николаевича: не наболтал ли чересчур много накануне. Но хозяин был беспечен, думал о своем и охотно принял предложение дернуть по рюмке. Собственно, никакого открытия не произошло: КГБ так КГБ, это даже удобнее. Его гораздо больше беспокоило, что Зойка стала пропадать, забывать о нем. Сама не подозревая, этим она едва не вытолкнула Алексея Николаевича на обочину жизни.
Прождав ее напрасно в очередной раз и кляня свой татарский, от прабабушки, темперамент, он не выдержал и позвонил Чудакову.
— Есть одна особа и берет недорого, — с профессиональной готовностью откликнулся Дер. — Фамилия Хайдарова. Искаженное немецкое Хеддер. Кличка — Седуксен. Мечта — отдаться президенту Никсону. Если, конечно, Никсон еще раз захочет посетить Москву. Общий план. Она лежит в одном халатике. Входит помощник Никсона с подносом, на котором стодолларовая банкнота. Далее ее фантазия иссякает. Но предупреждаю. Седуксен исповедует только любовь по-французски…
Инструкции были усвоены. При появлении Седуксен воспрещалось тотчас же приниматься за дело, уважая сработанный ритуал. Полагалось сперва выслушать пространную исповедь — о двукратной неудаче поступить в медицинский институт, о нечуткости жениха, важной шишки в каком-то издательстве, и вообще о грубости и примитивности мужчин. Затем надо было ответить откровенностью на откровенность и поделиться нежными подробностями последнего романа. Только после этого переходили к процедуре.