Пляска на помойке
Шрифт:
В сущности, все они, включая живого классика, даже о самом сокровенном говорили цитатами из одного затянувшегося партийного собрания. Только в языке генерала, словно трава на броне, пробивались живые ростки.
— Как показывает исторический опыт, — размышлял Петров, близоруко поднося к лицу вилку с закуской,— красивая жизнь попадает во внесоциальные формы общежития…
— А мне, — перебивал его Семен Иванович, — Коша, еще селедочки…
— Вы ее солите? — изумлялся писатель. — Соление по-соленому?
На что генерал, обильно посыпавший селедку
— Попробуйте, Федор Федорович! Очень хорошо!
— Да ведь это же белая смерть… Как минимум отложение солей…
Семен Иванович необидно смеялся:
— Эту белую смерть евреи выдумали. Вот седьмой десяток разменял и все солю. И селедку солю. И никаких отложений. Отложения — от безделья и лишнего думанья…
Елена Марковна возвращала разговор к литературе.
— Федор Федорович! — просила она. — Ви нам что-нибудь почитаете? Виступите! Почитайте!..
— Признаться, я не собирался, — отнекивался писатель, тотчас доставая кипу листов. — Да и не люблю, честно говоря, этого окаянного занятия. Но будучи учеником Федора Гладкова…
— Просим! Просим! — вступали дружным дуэтом генерал с Алексеем Николаевичем.
Петров раскладывал на столе листки и густо откашливался.
— Да я как-то не готов. Не в голосе сегодня. Утром проснулся поздно и вьшил холодного кефира… Хм-хрр!-
— Ми ждем! Виступайте! — требовала Елена Марковна.
— Ну, хорошо,— наконец соглашался Федор Федорович.— Отрывок. Закончил только что. Ранним утром…— И начинал натренированным актерским баритоном: — «Была глубокая ночь. Хоть глаз выколи. Дождь лил, как из ведра. Иннокентий возвращался из творческой командировки и размышлял…»
Незаметно для себя Петров отрывался от текста и начинал декламировать наизусть. Голос его креп: «Иннокентий напряженно думал о мимолетности жизни, потому что с младых ногтей был философом…»
— Необикновенно интересно! Дух захвативает! — откликалась Елена Марковна.
Генерал переживал услышанное по-своему:
— Коша! Помнишь Гришу-философа?
— Он бил философ, — соглашалась Елена Марковна. — Но почему-то бистро умер.
— Он пил, — напоминал Семен Иванович.
Елена Марковна радостно подхватывала:
— Да, он пил! Очень пил! И вообще вся семья била необикновенно интересная!
— Надо хорошо закусывать, — делился опытом генерал. — Вот и весь секрет. Закусил, и на здоровье! Девяносто процентов болезней происходит от недопития. И только десять— от перепития…
А Алексей Николаевич, слегка захмелев, подначивал классика.
— В вас есть нечто бунинское, — говорил он. — И, кажется, этой весной вы пережили подлинную Болдинскую осень.
Федор Федорович впал в глубокую задумчивость.
— Вы правы, — наконец ответил он. — Я пережил в этом году не одну, а целых три Болдинских осени. Но… — Тут голос его дрогнул, гдаза повлажнели. — Но если бы у меня, как у Бунина, была своя Галина Кузнецова! Я бы написал тогда массу «Грамматик любви»!..
6
Семен Иванович являл собой тип настоящего русского генерала. Согласимся, что заблудиться в нем было нельзя. Но разве это всегда плохо? Он был неглуп, крестьянски сметлив и часто задавал каверзные вопросы.
— Алексей Николаевич! Вот вы поклоняетесь Христу. А ведь он — еврей…
— Семен Иванович, Сын Божий не имеет национальности, — с чувством превосходства отвечал тот.
— А матушка его, как по-вашему, имеет национальность?
— Разумеется.
— Так вот, Богородица, безусловно, без всякого сомнения — еврейка. А в Израиле национальность определяется по крови матери…
Ну, что с ним поделаешь! Добродушно поругивая «жидов», он был влюблен в свою Елену Марковну, которая зачем-то скрывала свою подлинную фамилию — Гойхман, и души в ней не чаял. И при всей своей, командирской твердости был чувствителен и даже сентиментален.
— Когда Семен Иванович командовал дивизией в ГДР, — рассказывала Елена Марковна Алексею, пока reнерал бегал в магазин «Коктебель» за новосветским шампанским, — произошел ужасний случай. Ночью он вел БТР, непреривно сигналил и раздавил солдата. Солдат бил нестроевой, так как плохо слишал. С тех пор Сема не может сесть за руль. Я ему говорю: «Купи машину». А он: «Если я поведу ее, то заплачу…»
Как-то под вечер Семен Иванович заглянул к Алексею Николаевичу, строчившему очередную чепуху за пишущей машинке, и еще с порога сказал:
— Поздравьте, Алексей Николаевич! Меня, так, понизили в звании!
Тот не понял генеральской шутки:
— Что за чепуха, Семен Иванович?
— Это не чепуха. Я был, так, майором, а стал лейтенантом. Вот телеграмма из Минобороны. Ко дню моего рождения…
По этому случаю решено было назавтра отправиться с увеселительной прогулкой по Крыму: Судак, Алушта, Бахчисарай, Севастополь…
Разбуженный в пять утра, Алексей мало что соображал, пока Семен Иванович не поднес ему граненый стаканчик. Тогда мозги его просветлели, и он спросил:
— Товарищ генерал-лейтенант! А карты вы взяли?
— Так, Алексей Николаевич. А зачем, так, нам с собой брать карты?
— Как зачем? Ведь сколько остановок будет. Закуска, выпивка, разговоры…
— Так, Алексей Николаевич, — напряженно обдумывая услышанное, отозвался Семен Иванович.— Значит, вы какие карты имеете в виду? Игральные?
— Ну, конечно!
— А я думал, так, — топографические…
У Старого Крыма, за знаменитым туберкулезным санаторием, «Волга» свернула в лес. Генеральская чета и Алексей Николаевич направились к давно облюбованной ими беседке. Стоял май — яркой, зеленешенькой была листва смешанного леса. Еще не наступила изнуряющая крымская жара, еще дул прохладный норд-ост, и едва только троица вошла в беседку и генерал ловко разложил на салфетках снедь, откупорил бутылочку коньяку, как по заказу, грянули соловьи. Этот миг Алексей Николаевич будет, верно, вспоминать, как один из самых счастливых в его беспокойной и шелапутной жизни…