Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна?
Шрифт:
– Но как, мама, она поняла, что кукла - моя?
– Говорит: похожа на неё... Такое же круглое как у неё лицо.
Странно... Никогда не думала, что мой доктор похож на бабушку Глорию, эту фурию, которая меня ни разу в глаза не видела.
Мы давно проехали эту улицу, где где-то за кустарником удил рыбу папа. Папа реально был вечным удильщиком. По рассказам мамы он удил уже больше месяца. Мы притормозили у фитнес-центра, красивая загорелая девушка вскочила в автобус - сразу видно: приезжая. Местные так до тёмного не загорают. Местные вообще не загорают. Нам это солнце и суховеи
Я не сжалась как раньше при виде красивой девушки. Раньше я чувствовала себя сразу уродом. А теперь нет. Я была всем довольна, я похудела, перестала стесняться маму, ну, что я с ней хожу. Я стала увереннее, и даже решила сходить с мамой на реку и не стоять на пляже, сгорбившись и сложив, как тушкан, ручки на пузе под маленькой грудью, хотя там и будут парни, они могут и посмеяться.
– Знаешь, почему мне второй отпуск дали?
– спросила мама.
– Папа?
– Да. Отпустили за собственный счёт. И знаешь, Лора: боюсь я за Стаса, нехорошо у меня на душе.
– А я рада папе.
– Нет. Я тоже рада. Но всё-таки всё это очень странно. Пока тебя не было, тОлстая приходила.
– Ты ей рассказала?
– Что ты! Папа твой тогда в твоей комнате сидел, а толстая на кухне со мной.
– Ничего-ничего тёте Наде не рассказала?
– Да нет же. Ты слушай. Он ей стал сниться. Я сказала, что и мне. Ну а что я ещё скажу? Мы с тОлстой и в церковь сходили, и на кладбище я съездила - а надпись на камне еле заметна. И с этим прудом вообще непонятно. Мне иногда кажется, что эти плывуны, если это всё правда, что папа говорит, пруд специально для него организовали.
– Ну почему, мама? Говорят, перегрузили почвы, какие-то подводные воды из глубины бьют. Хорошо, что мы на севере. А то эта южная сторона - как другой город, как Лас-Вегас какой-нибудь.
– Может, стоило тёте Наде всё рассказать? Они же, Лор, всё со Стасом на ножах, пока тебя не было.
– Опять Стас нож хватал?
– я испугалась.
– Нет. В переносном смысле. Интеллектуальный нож. Всё у них перебранки. Я думаю, вспоминаю, молодость. Я такая зацикленная с детства. Всё из-за меня. И почему-то из-за этих наших серёжек, которые мы с тобой продали.
– Если папа исчезнет, мне его будет не хватать.
– Да и мне будет не хватать, - просияла мама.
– Кому я буду душу изливать? Пока тебя не было, мы с ним обо всём переговорили. Точнее - он молчал, а я всё рассказывала, рассказывала. Обо всём. И о снеге, который завалил в ту зиму, когда ты родилась, всё-всё заволил, так что и с коляской не проедешь. И о скандалах в поликлинике и на детских площадках, и в садике, и в школе. Обо всех-всех обидах и издевательствах. Понимаешь, Лора? Папа и при жизни меня слушал. Ему можно было рассказать всё, что угодно. Он же и мысли читает. Но так хотелось перед кем-нибудь выговорится. А тут всё-таки твой отец, не чужой человек, - мама замялась.
– Бывший человек.
– Да не бывший он. В том-то и дело, - запротестовала я.
– Душа его здесь, с нами, оболочка какая-никакая с нами, значит он человек, ну а если не человек, то плывун стопроцентный.
Мама ничего не ответила, она и не слушала меня, она смотрела в окно, на проносящиеся перелески, поля, на старенькие почерневшие избушки и новые однотипные коттеджи, на жуткие бараки и пятиэтажные хрущобы, на вереницу машин, скопившихся в очереди к шлагбауму.
– Мам! Он тебе деньги даёт?
– Я сама беру из кармана, - сказала мама, счастливо улыбаясь.
– Странно.
– Почему? Тебе можно, а мне нельзя?
– улыбнулась мама.
– Просто мне он в ящик с вилками подкидывает. Откуда у него деньги?
– Ну дорогая, - рассмеялась мама.
– Если он смог вернуться спустя десять лет, то уж деньги достать для него-раз плюнуть.
– Да уж.-съязвила я.
– Осталось ему научиться плеваться.
Я вспомнила водные пистолеты, я их ненавидела, мальчишки в школе одно время кумарили по ним. Выходишь после школы, спускаешься с крыльца, а тебя - водой...
Ночью на даче мне приснился сон. Вроде бы я стою в очереди к приборам, которые определят рост-вес-телосложение и дают советы по питанию, но когда я оказываюсь рядом с человеком, указывающим куда встать и как дышать, то человек говорит: «семь рублей одной монетой».
– У меня нет денег, - отвечаю.
– Ничего. И бесплатно можно, - говорит человек, мясистый кудрявый парень килограмм так в девяносто. И при этом парень ничего не делает, палец о палец не ударяет, а продолжает убеждать, что и бесплатно можно.
Тут я лезу в карман сумки и достаю небольшую горсть монет. Монеты овальные. Есть 6-рублёвая, есть 3 и 2 рубля, цифры написаны витиевато и вычурно. Есть и обычные пятирублёвые монеты, а семёрок нет. Парень ничуть не удивлён 6-рублёвой монете и берёт именно её. Остальные почему-то просит положить в вытянутую цилиндрическую коробку из-под чая для грудничков и засыпать эти монеты солью. Соль крупная, ей заполняют коробку, закрывают крышку, причём парень предупреждает, что соль просыпается. И когда коробку кладут на бок, заворачивая коробку в бумагу, соль действительно просыпается... А потом я оказываюсь в маршрутке, но денег на билет у меня нет. И этот парень рядом. Но я не прошу у него денег, я знаю, что он по идее должен сам предложить. И вдруг я иду в какую-то комнату, объясняю, что вот денег нет. Но женщина, та, которая подсела ко мне в Доме Творчества и подарила кукол, протягивает мне тысячу вместо двадцати восьми рублей. И тут же я вижу на полу пятисотенную банкноту и говорю ей:
– Вот у вас ещё пятьсот рублей тут на полу.
И комната такая странная. Огромная, но пустая и стены серые...
Я выхожу из комнаты ни с чем. Я понимаю, что тысячу взять на билет никак нельзя. И я опять начинаю судорожно копаться в карманах рюкзака и нахожу вдруг десять рублей, и банку нахожу, начинаю пересчитывать монеты, которые по идее были зарыты в соль, и ... просыпаюсь.
Я огляделась: вдруг папа на дачу ко мне добрался? Но папы нет. Мама на террасе пила кофе.
– Жаль у папы нет мобильника, - сказала я