Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна?
Шрифт:
Мама летом, как правило, сильно занята. Она ездит по лагерям, по домам отдыха и санаториям, по фестивалям. Какие только фесты у нас не проводятся. И фольклорные, и рыбные, и «этно» - в общем, жизнь летом бурлит, на то мы и юг, мама устаёт дико. Она иногда неделями дома не появляется. Область-то большая. И везде надо выступить от имени администрации города. То есть, везде -- местная администрация, мелкие сошки, а мама всё равно везде должна быть. Мама летом много читает, листает альбомы с яркими фотками по искусству. Где-то я слышал, или в газете прочитал, что мама может очень хорошо говорить на публику. Но я никогда не слышал, как мама говорит на публику. А перед зеркалом она тренируется, перескакивая с пятого на десятое, я не особенно обращаю на неё внимание, не прислушиваюсь, своих дел навалом.
Этот чёртов английский! Эти чёртовы вонючие английские слова. Но приходилось учить. У Марьи Михайловны не забалуешь.
И
– На следующей неделе я не могу к тебе приезжать.
Я обрадовался. Если бы вы знали, как я обрадовался! Но как и везде, в моей жизни случился очередной облом. Следующим предложением Марья Михайловна сообщила, что я буду ездить к ней:
– Всего пять остановок на маршрутке.
Всего пять! Во-первых, это деньги. Можно ждать автобус, но обычно все едут на маршрутках... Марья Михайловна увидела, что я в растерянности, и рассказала, что она живёт с отцом-генералом, отец больной пенсионер, а её старший брат - бездельник и нигде не работает, и даже летом не работает. (А надо сказать, что сезонная работа у нас в городе была всегда: можно собирать помидоры в колхозе, на плантации, для пищевого комбината, и многие так и поступали, просто из-за того, что хоть какая-то работа). И вот как только отец-генерал получает пенсию, брат Марьи Михайловны отбирает у отца пенсию. Но отец вместо того, чтобы перестать ходить в банк и не получать эту пенсию, всё равно ходит и получает, потому что у него такая привычка, выработанная годами. И вот Марья Михайловна больше не может это терпеть. Она будет следующую неделю дома, сторожить деньги отца-генерала. Я не стал спрашивать у Марьи Михайловны, неужели через неделю брат перестанет требовать деньги... Но Марья Михайловна, несмотря на все недоразумения, женщина оказалась очень сообразительная и даже в некоторых случаях проницательная. Она сказала, что её брата тянет всегда на большой куш, чтобы сразу всё отобрать, а через неделю уже что-то потратится, уже и сумма меньше, и азарт у её брата только в начале месяца, когда пенсию начисляют. Я всё равно не очень понял насчёт азарта, но согласился приезжать на следующей неделе. Я давно не был на севере города, и решил, что неплохо было бы там погулять, посмотреть, что к чему. В общем, я поехал к Марье Михайловне. Квартира у неё была зачётная. На стене - сабля, на полках - солдатики: с пушками, с пулемётами, на конях, и даже колесница с тачанкой. Отец-генерал сидел и играл в компьютер, из его комнаты постоянно слышались выстрелы и крики «Ура!». Они мешали нам заниматься даже при закрытой двери.
После занятия я решил прокатиться в маршрутке ещё дальше на север. И заснул. Не знаю, как это произошло, заснул и всё. Вылез за городом, на конечной остановке, то есть, на кладбище. Мне захотелось пить. И я зашёл в магазинчик рядом с кладбищем. Я купил там очень вкусный свежевыжатый апельсиновый сок, и в два раза дешевле, чем у нас (в южной части города) в кафешках. Ещё я взял офигенские булки, с крошками сверху. И вдруг увидел в магазине мужика в пятнистом рыболовном костюме. Я очень удивился. Мы, как только с бригадами островок между улицами Я и Т облагородили, и перекочевали ниже, ко второму искусственному пруду, стали встречать этого мужика там. Он был странный, дебиловатый, передвигался странно, ну идиот конченый. Мы его почему приметили? Другие идиоты с удочками сидят у прудов, точнее, у первого пруда; слух среди рыболовов прошёл, что кроме ротанов нет, водилась ещё рыбёшка: караси или плотвичка, вот и не бросали рыболовы пруд. А этот, который в костюме комуфляжном, сидел с удочкой, с судочком у второго пруда, отдельно от всех, ничего не ловил, наживку не проверял. Просто сидел. И вечером, в темноте, мы его видели и смеялись. И утром, когда приходили на работу, он уже был там, сидит себе и сидит. Такое впечатление, что и ночью сидел. Я его хорошо запомнил, ни с кем бы не спутал, потому что в пятнистых костюмах у нас ходят пачками. А у этого очки на закате блестели, вспыхивали, и что-то белое к дужке прилеплено. Этот перец стал у нас на стройке чем-то вроде мема. Опять сидит. Казалось, он жил тут. Вообще, бомжи были очень не довольны, когда стали облагораживать первый «водоём»-котлован. В знак протеста стали выкорчевывать решётку, ту, которую по эскизу Архитектора давным-давно делали. Потырили, короче, металлолом. Но решётку нашли, вернули, установили теперь вокруг кафе и детской площадки. Всему нашлось место, ничего не пропало. Кустарники пересадили, рассадили. Мы их каждый день поливали. Прораб нам давал самую лёгкую работу, не загружал. И прораб, допустим, думал, что это самый упёртый бомж протестует против разорения их «змеиного логова». И вот этот перец тормознутый в этом магазине. И разговаривает с кем-то тихо, почти шёпотом, я не понял с кем. Продавщица-то мне продавала, но заметно было, что продавщица хочет меня побыстрее обслужить, она даже вместо одной булки сначала две мне положила - видно, условный рефлекс, по одной, видно, редко берут, кладбище же, а на кладбище всё чётное. Я вышел из магазина, жуя булку, сел на нагретый солнцем бордюрчик. Мужик скоро тоже вышел и пошёл в сторону ворот, мимо продавцов венков и искусственных цветов. Я, как увидел цветы, мне прям дурно стало, мы же в номере «Весна» с искусственными цветами тоже танцевали, это был такой классический русский танец. Поцаки, как берёзки, в пятнистых рубахах, а девочки как не пойми что, ромашки какие-то, и цветами машут, а в конце рисунок танца складывается в один большой цветок. Бе-ее. Я не любил этот танец. Там походка такая медленная, всё плавное, и корпус назад держать надо долго, спина затекает и немеет... А ещё картузы на бошках уродские, тоже с цветочками и берёзовыми веточками, через одного: то веточка, то цветочек, короче.
Я двинулся за пятнистым. Я мог бы сейчас сказать, что меня что-то потянуло туда на кладбище, но на самом деле просто от скуки я пошёл за этим мужиком. Можно было даже сказать, что я пошёл прогуляться по кладбищу сам по себе. Для общего развития решил совершить прогулку. Мы шли по дорожкам, сначала я за ним, потом по параллельным. Около некоторых могил мужик останавливался, размахивал руками, беззвучно спорил, даже грозил кому-то. Около одной могилы он присел на лавочку, и стал сидеть. Рядом были сараи - я знал, что это кузница. Мама тут заказывала решётки огородить тот котлован, который сейчас в том числе и мы обустраивали. Было тихо. Старый дед, полулысый, с седыми развивающимися на ветру паклями сидел и смотрел на мужика. Не на меня, на мужика. Я узнал деда. Это был тот архитектор из моего детства, который митинг давным-давно организовывал. Но архитектором у меня сейчас язык не повернулся его назвать. Дед и дед. Я подошёл, поздоровался:?
– Здравствуйте, - говорю, - и вздохнул почему-то.
Дед дрыгнулся, отреагировав не на приветствие, а на мой вздох, мне так показалось. И говорит мне, улыбаясь редкими почерневшими зубами:
– Привет!
– Вы меня не помните?
– Нет...
– озадачился.
– Не припоминаю.
– Мама у вас ограду заказывала, а сейчас мы там пруды разбиваем.
– А-аа. Щеголь, - улыбнулся Дед.
– Помню.
– Вы помните меня?
– я обрадовался.
– Помню-не помню, а уж знаю. Рассказывали о тебе.
Я не стал спрашивать, кто ему обо мне рассказывал. Мало ли: может у него правнуки в нашей школе, меня многие знают. Тем более после того как плакаты со мной и Катюшей были развешаны по всему городу. Это просто что-то нереальное. Заказ пошёл в типографию ещё до передачи на ти-ви. И Светочке пришлось-таки ещё раз со мной столкнуться, уже в плакатном виде. Я торжествовал. А Дэн, помню, всё злился и угрюмо взирал - мы не здоровались после конфликта в раздевалке, а если сталкивались в школе в коридоре, то ударяли друг друга плечами.
– Не знаете, кто это?
– я указал на пятнистого.
– Рассказать - не поверишь, - улыбнулся дед; я понял, что он навеселе.
– Почему не поверю?
– Ты думаешь, ты живёшь в нашем городе?
– Да, - я не знал к чему дед клонит, но начал понимать, что он заговаривается.
– А ты живёшь уже в другом городе. Помнишь, ты маленький был на митинге, и потом я маме твоей карты показывал? Подземных вод.
– Ну, помню.
– Так вот.
Тут дед остановился, завис. Я обернулся. Пятнистый мужик поднялся со скамеечки, побрёл обратно еле-еле. Видно было, что ему очень тяжело идти.
– Это он к себе на могилу приходил, - пробормотал дед.
И меня пробил озноб. Дикий страх обуял меня, выражаясь языком из учебника литры. Я поднялся и сказал деду:
– До свидания.
– Думаешь, я сошёл с ума, спетрил?
– Ну что вы!
– мне захотелось сказать этому человеку что-то хорошее, умное, настоящее. Мне было жалко, что такой умный человек прозябает, потихоньку сходит с ума, опускается, деградирует, и по-прежнему крапает эскизы решёток на кладбище. Если ещё крапает... Всё-таки прошло достаточно времени с той ограды, которую мама, точнее город, ему заказали.
– Хорошо, что ты не думаешь, что я выжил из ума. Тут, брат, такие дела скоро начнутся. У-ух.
Раздался собачий лай.
– Сюда приводят собак, бездомных, случается, что и тех, которые потерялись. У тебя никто собаку не терял? Там такая хаска - глаз не отвести. С полигона, что ли, сбежала... Иди посмотри.
И я пошёл смотреть собак. А заодно увидел и упаковки из-под сосисок. Хаска была очень красивая, голубоглазая, как Катюша. Вы, наверное, подумали, что Катюша если голубоглазая, значит она блондинка. А вот ноу. Катюша - шатенка. И смуглая. Жду-недождусь первого сентября, чтобы её увидеть...