По дороге к любви
Шрифт:
Я переворачиваюсь на другой бок, лицом к Эндрю. Он тоже все еще не спит. Я тихо улыбаюсь ему, и он не сопротивляется, когда я легко целую в губы. Эндрю проводит тыльной стороной пальца по моей щеке, касается губ, подушечка большого пальца скользит по моей нижней губе. Я придвигаюсь ближе, он сцепляет мою руку со своей и запихивает их между нашими, тесно прижавшимися друг к другу телами. Его прекрасные зеленые глаза нежно улыбаются мне, потом он отпускает мою ладонь и обнимает меня за талию, прижимает к себе так сильно, что я чувствую подбородком его горячее дыхание.
Я
Тяну к нему свободную руку, веду пальцем по контурам татуировки на его правом предплечье. Потом пальцы мои осторожно касаются его грудной клетки, проводят по ребрам.
— Можно посмотреть? — шепчу я.
Он понимает, что я говорю о татуировке на его левом боку, изображающей Эвридику. На этом боку он сейчас как раз и лежит.
Эндрю смотрит на меня, но лицо его непроницаемо. Глаза какое-то время блуждают, мне кажется, это никогда не кончится, но наконец он приподнимается и переползает через меня на другую сторону, чтобы мне было видно. Как и раньше, он лежит на одном боку, подтягивает меня ближе к себе и поднимает руку. Я тоже приподнимаюсь, чтобы получше рассмотреть, провожу пальцем по искусно выполненному, очень красивому рисунку: женщина, изображенная на нем, выглядит как живая. Голова ее расположена чуть ниже подмышки, а босые ступни достают до середины бедра, дюйма на два заходя на живот. На ней длинное белое прозрачное платье, плотно облегающее спереди, словно навстречу дует сильный ветер и развевает его складки.
Эвридика стоит на каком-то уступе и смотрит вниз, изящно отставив назад руку.
А потом я замечаю нечто странное.
Вторая рука Эвридики указывает вперед, но на ее локте рисунок неожиданно обрывается, и с другой стороны тянется еще одна рука, похоже мужская. И струящаяся ткань тут тоже выглядит как-то не на месте; она также развевается на ветру. А под нею в тот же самый уступ упирается нога с мускулистой икрой, но и она изображена только до колена.
Как завороженная, я веду пальцами по контуру прекрасной татуировки и пытаюсь постичь ее тайный смысл: почему она не завершена?
Вопросительно гляжу на Эндрю.
— Вчера вечером ты спрашивала, кого я боготворю в музыке… Так вот, я отвечу: это Орфей. Звучит, конечно, странно, я понимаю, но мне всегда нравилась история про Орфея и Эвридику, особенно в изложении Аполлония Родосского. Она, как говорится, запала мне в душу.
Я тихо улыбаюсь и снова гляжу на татуировку, не отрывая от нее пальцев.
— Про Орфея я слышала, а вот про Эвридику…
Мне немного стыдно, что я не знаю этой истории, ведь Эндрю ею так дорожит.
— Орфей был сыном музы Каллиопы, поэтому ему не было равных в музыкальном искусстве. Когда он играл на лире и пел, все живое внимало ему. Более великого музыканта не было на земле, однако сильней, чем музыку, даже несмотря на талант, он любил свою жену Эвридику. Ради нее Орфей был готов на все. Но вскоре после свадьбы Эвридику ужалила змея, и она умерла. Убитый горем Орфей спустился в подземное царство мертвых, полный решимости вернуть ее обратно.
Эндрю продолжает рассказ, я слушаю и не могу не думать о себе и о нем тоже, пытаюсь поставить себя на место Эвридики. А Эндрю на место Орфея. Даже вспоминаю дурацкую ситуацию в ночном поле, когда по нашему одеялу ползла змея. Понимаю, глупый эгоизм, конечно, но ничего не могу с этим поделать…
— Попав в подземное царство мертвых, Орфей стал играть на лире и петь, и все, кто там его слышал, были очарованы и восхищены его искусством настолько, что не могли удержаться и упали перед ним на колени. В том числе и повелитель царства мертвых Аид и его жена Персефона. И они позволили Эвридике вернуться вслед за Орфеем на землю при одном условии: на пути обратно Орфею запрещено было оглядываться назад, даже на мгновение. — Эндрю какое-то время молчит. — Но по пути наверх он не смог побороть искушения и решил проверить, идет ли за ним Эвридика…
— И оглянулся… — продолжаю я.
— Да, оглянулся, — печально кивает Эндрю. — Если бы выждал еще одно мгновение… Ведь он уже был у самого выхода, но он оглянулся — и в тусклом свете, льющемся сверху, увидел Эвридику. Они протянули друг к другу руки, но пальцы их не успели даже соприкоснуться, как она исчезла во мраке подземного мира, и больше он ее никогда не увидел.
Стараясь ничем не выдать волнения, я нетерпеливо вглядываюсь в лицо Эндрю. Но он смотрит прямо перед собой, кажется не видя меня, настолько погружен в свои мысли.
Потом он стряхивает с себя оцепенение.
— Люди хотят носить татуировки со смыслом, близким их сердцу, — говорит он, в упор глядя на меня. — Вот и эта имеет для меня глубокий смысл.
Я снова смотрю на татуировку, потом ему в глаза, вспомнив, что сказал ему отец в тот вечер в Вайоминге.
— Эндрю, а что твой отец имел в виду, помнишь, тогда, в больнице?
Взгляд его теплеет, он отворачивается. Потом берет меня за руку, проводит большим пальцем по моей ладони.
— Ты запомнила это? — спрашивает он с ласковой улыбкой.
— В общем-то, да.
Эндрю целует мне руку:
— Помню, как он наезжал на меня из-за татуировки. Когда я сделал ее, то рассказал Эйдану, что она означает и почему не закончена, и тот проболтался отцу. — Эндрю закрывает глаза. — Черт, я так виноват перед ним, зачем я только с ним ругался. Последние два года отец мне всю плешь проел из-за этой несчастной татуировки, но я-то понимаю, он всегда был такой: крутой мужик, который никогда, как бы ни было плохо, не распускает нюни и не дает воли чувствам. Но однажды, когда рядом не было Эйдана и Эшера, он сказал мне, что смысл моей татуировки в том, что этот парень «обабился», он так это понял… Отец сказал мне тогда… — Тут Эндрю красиво шевелит в воздухе пальцами. — «Сын, я надеюсь, ты когда-нибудь найдешь свою Эвридику. Дай только Бог, чтоб она не превратила тебя в бабу…»