По древним тропам
Шрифт:
Шофер взял ведро, чтобы налить в радиатор воды.
— Эй-эй! — закричал аксакал. — Не опускай свое грязное ведро… Не положено!..
Шофер посмотрел так, как будто хотел сказать: «Совершать в этой воде омовение — ничего, а зачерпнуть воды для машины — грех?»
— Машина тоже, как и люди в пустыне, жаждет воды. Если ей не дать воды, она захворает. Как говорится, ака, не напоишь — не поедешь, — рассудительно сказал шофер.
Аксакал не нашелся что ответить, недовольно кряхтя, поднялся и направился к кабине.
Через час они въехали в город.
Турфан предстал перед Садыком таким нее, каким он, очевидно, был тысячу лет тому назад: те же узкие пыльные улицы, те же мечети и минареты и те же арбакеши, — кажется, ничего в нем не изменилось… Только теперь Садык чувствовал себя в нем чужим.
Он прошел по всему городу и не встретил никого из своих прежних знакомых. А ведь раньше почти во всех магазинах и ларьках знали его. Где теперь друзья детства? Куда исчезли любящие его лавочники, пожилые седобородые собеседники? Значит, город за эти годы не изменился, но жизнь в нем стала иной. Судьбы людей, как ручейки, прошли по разным дорогам.
На следующий день Садык направился в старую харчевню, в которой когда-то служил подручным у Саида-аки.
Он еле узнал Саида-аку — тот помолодел, несмотря на то что усы его совсем побелели. Зато ясные с какой-то робостью глаза выдавали прежнего доброго повара. Старик радостно встретил своего бывшего воспитанника.
— Долго вы, Садыкджан, браток, учились. Говорят, много учиться — вредно для здоровья. Помните, я говорил вам: смышленому человеку бы выучиться читать. До остального он сам дойдет. К чему нам с вами было знать, что значат все эти «революции», «реформа» и прочее?
— Да, Саид-ака, смысл этих слов, оказывается, постичь до конца невозможно. Мне кажется, суть революции и реформ будет ясна тогда, когда они окончательно осуществятся.
— Нет, браток, я уже понял, в чем тут суть, — уверенно сказал Саид-ака и засмеялся своим открытым дехканским смехом. Видя, что молодой гость не разделяет его веселья, Саид-ака изменил тон разговора и серьезно спросил: — Ну, рассказывайте, Садык-ака, чему вы научились, за какое дело думаете теперь взяться?
— Думаю учить детей. Но не знаю еще, куда направит районное начальство.
— Сейчас не только дети, но и такие, как мы, старые пни, тоже потянулись к грамоте…
Саид-ака чувствовал в поведении Садыка неуверенность, которая, очевидно, и толкнула старого манджана на непривычное для них обоих «вы». Саид-ака никак не мог перейти на прежний откровенный, простецкий тон.
— Вряд ли я могу чему-нибудь научить вас, Саид-ака.
— Вот тебе на! К чему такая застенчивость?.. Да что же мы здесь торчим, в конце концов? Поехали ко мне. Теперь, Садык-ука, есть у меня и дом, и семья… Словом, и революция, и реформы…
По дороге Саид-ака рассказал о том, что при конфискации владений богачей ему достался дом. Став хозяином, он женился на бедной вдове с двумя детьми, очень хорошей женщине.
— Она у меня очень добрая. Я ей рассказывал о тебе, ука. Кстати, недавно был у нас в гостях Абдугаит. Молодчина, настоящим артистом стал. Такие представления показывает, люди в клуб битком набиваются. Он говорил, что есть, мол, у них одно представление, которое когда-то вы написали? Правда ли это?
— Не может быть, — удивился Садык. Он вспомнил первую свою пьесу. Перед его глазами снова промелькнул печальный образ Захиды. — Нам надо бы, Саид-ака, найти Абдугаита.
— Его сейчас нет в городе. Все ездит по селам и городам. Говорят, на этот раз поехал в сторону Караходжи.
«Значит, друзья неподалеку. Значит, куда бы меня не направило начальство, я успею сперва съездить в Караходжу или в Астану и увидеть прежних друзей, узнать у них все, что произошло в Турфане за эти годы…» — подумал Садык.
Садык побывал на приеме у начальника уезда, откуда был направлен в отдел народного образования. В отделе ему сказали, что он будет учительствовать в селе Буюлук и еще должен включиться в кампанию по созданию высших сельхозкоопераций и коммун.
Саиду-аке не хотелось снова расставаться с Садыком, но задача, выпавшая на долю его воспитанника — учить дехканских детей, — в его понятии была одной из священных человеческих задач. К тому же в Караходже, рядом с Буюлуком, жили такие друзья, как Масим-ака и Зорахан.
Перед отъездом Садык прошелся по знакомому переулку, где стоял дом с темно-красными воротами. Он никого не увидел. Да и кого же мог он теперь встретить? Ни старого Сопахуна, ни милой Захиды там давно уже не было.
«Да и зачем теперь искать встречи с ней?! Неужели только для того, чтобы показать: смотри, мол, какой я ученый человек! А ты — рабыня какого-то ухаря-головореза! Забитая, измученная. Сохрани бог от подобной подлости!»
Садык прогнал от себя мрачные думы и широко зашагал на окраину, в сторону песчаной долины, по дороге, вдоль которой тянулись древние селения.
XVI
Недаром Кумул называют «Сиротливым»: он стоит особняком, далеко от других городов Уйгурстана. Быть может, потому Ханипа была рада приезду Момуна.
Момуна интересовало здесь все: исторические места, школы, жизнь дехкан и ремесленников. Он заметил некоторые характерные отличия здешнего уклада жизни от жизни в Илийской и Урумчинской областях. В Кумуле, как и в других старинных уйгурских городах, были сильны пережитки и религиозные верования.
История Кумула хранит немало интересных преданий и легенд.
В период маньчжурской династии губернатор Урумчи — Джан-Джун вызвал якобы кумулского ванга (князя) и велел ему узаконить бракосочетание маньчжур с уйгурами. Но кумулский ванг ответил: «Нельзя». Маньчжурский губернатор настаивал: «Почему нельзя? Что будет?» Кумулский князь вынул саблю из ножен, приставил ее к своему горлу и со словами: «Вот что будет!» — перерезал себе горло.
Плодородным будет и кумулский камень, Если он возделан нашими руками. Только нам за это тумаки да крики, — Такова уж «милость» грозного владыки.