По моему хотению, по отцовскому велению
Шрифт:
Подняла выше голову и стала следить за искрами, поднимающимися тучами к ночному звездному небу. Как бы можно было избавиться от напряжения и неуверенности в будущем, то непременно залюбовалась бы и яркими звездами и танцующими искрами. А так, не очень-то получалось, все боялась, что что-нибудь могло застать меня врасплох.
– А знаешь, я сегодня днем заснула, и мне приснился такой необычный сон…
– Это когда ты дергалась и металась, а я тебя разбудил?
– Нет. Другой раз. Когда ты к пчелам ушел, а я воду кипятила на завтрак.
– Все бы тебе спать!
– Болею, наверное. Вот, меня в сон и тянет. Но ты
– Да, ну?! – Странно, но в его голосе прозвучало так много всего: и вопрос, и ирония, и веселье, и… угроза.
Расслышав последнюю, мне расхотелось делиться с ним своими воспоминаниями. А он, напротив, так и вцепился в меня, и не только взглядом.
– Что же ты замолчала? Давай, рассказывай. Мне же интересно теперь знать в каком виде я тебе явился. Надеюсь, ничего ужасного? Что ты так резко замолчала? Или там было что аморальное? Это еще интереснее. Ну, же, колись! Все равно сидеть нам здесь еще долго, а делать нечего.
Говорил все это, вроде, весело, даже немного похохатывал, но глазами по мне скреб нешуточно. Лично мне смеяться с ним совсем в тот момент не хотелось.
– Что-то и, правда, зябко делается. Рискну, пожалуй, одеть это страшилище, под названием «телогрейка». О, смотри, а она не рассыпалась от моих рук. И много ее дождей здесь промыло? Еще, наверное, немало гнезд выстлано ее ватой?
– Так, что там сон? Не увиливай. Рассказывай, давай.
– Да, ничего особенного в том сне и не было. Скажи лучше, в чем твоя работа заключается. Я девушка городская, ничего в пасечном деле не смыслю.
– Тебе это и не надо. Зачем всякой ерундой голову забивать?
– Интересно. Приеду к себе и, может, захочу кому рассказать про жизнь пчел. Блеснуть познаниями, так сказать.
– Если так интересно, то могу завтра отвести к ульям. Зачем долго рассказывать? Один раз увидишь, вот тебе и будут познания. А если еще пара-тройка пчел тебя цапнут, то вообще приравнивается к боевому крещению. Согласна?
Что же его так смеяться-то разбирало? Это было не ясно. Но стало понятно, что не дождаться мне было от него ничего про пасеку. Мало того, желания вести меня к пчелам я у него тоже не ощутила. И еще, была догадка, что точно знал о моем паническом страхе перед этими насекомыми, поэтому настойчиво предлагал прогуляться с ним до ульев, был уверен, что не пойду, ни за какие коврижки. Откуда, спрашивается, был так осведомлен?! Может, он знал обо мне гораздо больше, чем я о себе в тот момент? Могло такое быть? Фантастично, но кто его знал…
И так, что я имела? Понятно с ним, с этим Сашкой, стало только одно, что тип он мутный. Была уверена, что изображал из себя кого-то. А сам… Кто же он был, на самом деле? Пасечник, простачок этакий и темный деревенский парень? Ничуть не бывало! Глаза его выдавали на сто процентов. Нет, мало в нем было простоты. Старался быть в образе, и только. А что, если он, все же, был из уголовников? Мама моя! Этого мне хотелось меньше всего. А чего тогда хотелось? Сама не знала. Вот и раз!
– Эй! Ты куда? – Сашка заметил, что я поднялась с места, и явно напрягся.
– Куда, куда… В кустики! Не понятно, что ли?!
– Только давай без глупостей, Лариска. Имей в виду, я вижу в темноте, так что…
– Так мне подальше отойти, что ли? – Прикинулась я глупенькой.
– Я тебе отойду подальше! – Он вдруг стал подниматься тоже. – Дурочку она из себя решила строить!
По голосу поняла, что шутить ему со мной расхотелось. Не надо было напрягаться и прислушиваться, чтобы различить его злость. Не сказал, а зарычал, никак не меньше. Ну, точно, уголовник! Мама моя! Допрыгалась я! Мне сделалось так плохо, что ноги отказывались держать. Поэтому я и плюхнулась обратно на бревно, с которого только-только успела подняться.
– Что, передумала? Откладываются твои кустики? И, правильно! Сиди смирно. Вон, на небо смотри. Это у тебя хорошо получается. – Он тоже снова уселся, запахнул плотнее полы пиджака и вытянул в сторону огня свои длинные ноги.
– А расскажи мне о себе? А, Саш? Правда. Сидим, молчим. Скучно.
– Веселее, вряд ли, станет. Ничего такого в моей жизни, Ларка, нет, чтобы можно было про нее у костра рассказывать. Родился, учился, отслужил в армии, работать начал. Пожалуй, все. Как тебе?
– Это про каждого так рассказать можно. Ты какой-нибудь особый случай припомни.
– Что ты имеешь в виду? Сама расскажи, тогда я, может, и пойму, о чем речь.
Вот вам и раз! Сама себя в лужу посадила. Что было рассказывать, если ничего про себя не помнила? Врать, что ли? Или, все же, помнила? Наморщила лоб и задумалась.
– Я училась в институте. Недавно только его закончила. – Начала это рассказывать через великое напряжение в мозгу, но шарики и ролики, хоть и со скрипом, но начали проворачиваться и выдавать пока непонятную, но, все же, информацию. – С литературой мой ВУЗ ничего общего не имел. И вдруг, я почувствовала серьезную потребность сесть и взяться за сочинительство. Написала рассказ. Отправила его в издательство. А они взяли и напечатали. Представляешь?!
– И что? – Свел он брови у переносицы.
– Как, что? Это же поворот в судьбе. Живешь, живешь, думаешь, что все про себя знаешь. А потом, бац! Ничего еще окончательно, оказывается, мы про себя не определили!
– Это все как-то туманно. Одни образы. Ты конкретную историю про себя давай. Пусть простую, даже предпочтительнее такую, не надо мне судьбоносной.
– Ладно. Будет тебе совсем простая. Из детства подойдет?
– Давай.
– Меня пчелы искусали. Не одна, не пять. А, много. Точно, сколько их было, не скажу. Маленькая я тогда была. Под стол пешком ходила. Дело было на пикнике. Пчелы слетелись на сладкое. А отец решил их прогнать и стал махать свернутым пледом. Сдернул его с земли и принялся им размахивать, крутить над головой, на манер пропеллера. Он считал, что защищал меня. А я сидела в траве у самых его ног. Не мог он видеть, как они меня атаковали, слетаясь по верхушкам травы.
– Что было потом? Как же ты выжила? Большая доза пчелиного яда смертельна.
– Рядом была пасека. Прибежали люди. Меня подняли с земли и принесли в подобную избушку. Что-то вроде твоей. Но точнее не помню. Не могу вспомнить ни боли, ни жара, ни примочек и лекарств. Только четко вижу картинку, на которой папа, как большой вертолет рассекает воздух, крутя над нами свернутую жгутом ткань. А потом еще мальчишку. Это уже в избе. Он стоит и пристально так на меня смотрит. Старше меня, взъерошенные русые волосы на круглой голове и внимательный взгляд синих-пресиних крупных глаз. Самое интересное было то, что я себя ощущала через эти его глаза.