По нехоженной земле
Шрифт:
бирюзовому небу катилось золотое полярное солнце, а внизу искрились бесконечные
снежные поля. Темносиние тени только подчеркивали их белизну. Все дышало какой-то
бодростью, зовущей к движению и деятельности. Даже крепкий мороз, щипавший уши,
казалось, торопил: «Ну-ну, пошевеливайтесь! Поскорее в путь, пора наверстывать
потерянное!»
Около полудня мы откопали наше имущество, заваленное сугробами, а вечером
разбили новый лагерь, уже на 35
Дальше нас почти ничто не задерживало. Правда, еще раз налетела метель. Но
ветер не превышал 12 метров в секунду, бил «в борт» и не мог нас остановить. В
течение 11 часов мы непрерывно резали снежный поток и прошли 25 километров. А 21
апреля сделали переход в 50 километров, миновали мыс Свердлова, оставили здесь, как
и на предыдущих стоянках, запасы на обратный путь и вышли на знакомый мыс,
зажатый между двумя ледниками, на котором в прошлогоднем походе увидели первые
полярные цветы.
Отсюда можно начать пересечение пролива Шокальского и итти не на юг, а на
восток, рассчитывая обойти торошенные льды, в которые мы с Журавлевым забрались в
прошлую поездку.
Мы сделали за этот день хороший переход, достигли пролива и, кроме того,
заполучили добычу. Мы уже собрались было кормить собак, но в эту минуту в
полукилометре от лагеря показался медведь. Первым заметил его среди торосов Ошкуй.
Забыв о только что законченном 50-километровом переходе, собака понеслась за
зверем. Через минуту она исчезла в торошенных льдах. С нас тоже моментально
слетела усталость. Спустив еще несколько собак, мы бросились в погоню. Зверь
оказался молодым, сильным и изворотливым. Иногда собакам удавалось выгнать его на
какой-нибудь торос, но он сейчас же разгонял преследователей и опять мчался дальше в
море. Только пробежав больше двух километров, я увидел его сидящим на вершине
небольшого айсберга и одним выстрелом свалил вниз.
При свежевании туши мой нож неожиданно наткнулся на препятствие. Под
толстым слоем жира я обнаружил старую трехлинейную пулю. Где медведь получил и
сколько носил в своем теле эту памятку встречи с людьми, сказать [376] невозможно.
Может быть, летом какой-нибудь неудачливый охотник выстрелил в медведя с борта
ледокола, возможно, зверь принес пулю с острова Диксон, с Новой Земли или с Земли
Франца-Иосифа. Единственное, о чем свидетельствовала заросшая в сале пуля, — это о
том, что у белого медведя нет постоянного места жительства, его не смущают
расстояния. Вся Арктика — его вотчина.
Так наши запасы вновь пополнились из кладовой Арктики. Собаки наелись
свежего мяса и даже не хотели смотреть на пеммикан. Один лишь Ошкуй не мог
воспользоваться результатами своей отваги. В его глазах горела готовность съесть всего
медведя, но... у бедняги не раскрывался рот.
На долю этого пса выпадали самые невероятные приключения. В один из первых
походов на Северную Землю, когда он отказался работать, я выбросил его из упряжки и
махнул на него рукой. Он пропадал 18 суток, скитался где-то во льдах и, бог его ведает,
чем кормился. На девятнадцатые сутки Ошкуй заявился домой. Собаки встретили его
лаем, как чужого. А когда я вышел на шум, Ошкуй лег на живот, прополз несколько
десятков метров, сопровождаемый лающими собаками, и начал лизать мои руки. С тех
пор он взялся за работу. В прошлогоднюю распутицу он в походе до костей стер лапы,
но после одним из первых восстановил свои силы.
В конце минувшего лета с ним случилось новое происшествие. Однажды
преследуемый нами медведь залез в небольшую промоину. Уйти ему было некуда, а мы,
чтобы потом не вытаскивать из воды тяжелую тушу, старались выманить его на лед и
отгоняли окружавших зверя собак. Но медведь предпочитал оставаться в воде, скалил
клыки, рявкал и точно от мух отмахивался лапой от особенно назойливых
преследователей. Вдруг подлетел Ошкуй, почему-то отставший от своры. Не замедляя
бега, он обвел взглядом поле сражения, как бы говоря остальным собакам: «Эх вы! Не
умеете расправиться с каким-то медведем! Посмотрите, как это делается!» И, сделав
прыжок, вцепился зубами в горло могучего зверя.
В следующее мгновение медведь взмахнул лапой. Ошкуй описал в воздухе крутую
дугу и без движения распластался на льду.
Поврежденный череп и вывихнутая нижняя челюсть были расплатой за отважный,
но безрассудный подвиг. Казалось, что судьба нашего Ошкуя решена. Но в нем еще
теплилась жизнь. Нам удалось вправить ему челюсть и полуживого, с забинтованной
головой, отнести на базу.
Положение пса было очень тяжелым. Мы кормили его с ложечки. Благодаря
нашим заботам он поправился. [377]
Ничто не могло сломить у Ошкуя воли к жизни и преданности человеку. Он
остался работящей, понятливой, ласковой и попрежнему безмерно отважной собакой.
Но пережитые увечья дают себя знать. Ошкуй потерял возможность открывать рот
и высовывать язык; он не только не может разгрызть кусок мерзлого мяса, но даже