По нехоженной земле
Шрифт:
приумножить его во славу великой родины.
* * *
Так была достигнута наша очередная цель.
Привезенное продовольствие сложили около астрономического пункта. Все оно
было в цинковых запаянных ящиках и банках, чтобы не учуяли и не растащили
медведи. Запах издавал только керосин, но он вряд ли мог привлечь бродяг.
Предстоящие полевые маршрутные работы в центральной части Земли в
продовольственном отношении теперь были обеспечены.
Новое
Теперь предстояло эти 200 километров покрыть в обратном направлении. Дорога
была знакомая, сани легки, и, казалось бы, наш обратный путь должен быть веселой
прогулкой. Действительность оказалась несколько иной. Во-первых, начало сказываться
утомление собак. Метели, тяжелая работа и особенно беспрерывный мороз сильно их
вымотали. У многих были поранены и разбиты лапы. Раны на морозе заживают
медленно. Сами мы тоже чувствовали сильную [196] усталость. Сказывался тот же
мороз. По нескольку раз каждую ночь он будил нас в спальных мешках, заставлял
постукивать замерзающими ногами и поплотнее кутаться в меха — мешал сну и
отдыху. А отдых был так необходим нам после тяжелой работы днем. Метели бушевали
одна за другой. Они свистели над нами, точно кнут, и преследовали с настойчивостью
хищника. И конца им не было видно.
В ночь на 12 апреля на мысе Берга мы, только успев задремать, были разбужены
воем ветра. Массы рыхлого снега дали ветру возможность поднять жестокую юго-
восточную метель.
Перед утром я опять проснулся и не обнаружил моего товарища в палатке. Сквозь
вой ветра я услышал его голос:
— Дуй, дуй, чорт возьми! Еще прибавь, анафема! Еще! А палатку у меня не
сорвешь!
Навалив на колья палатки тяжелые камни, натянув парусину и все еще продолжая
ворчать, Журавлев вернулся, залепленный снегом с головы до ног. Пока он очищал себя
от снега, раздевался и укладывался в мешок, ветер, несколько раз сильно взвизгнув,
вдруг смолк. Наступила полная тишина. Она была так неожиданна, казалась такой
напряженной, что мы, не вылезая из мешков, невольно приподнялись, сели и
вопросительно взглянули друг на друга. Охотник не то обрадованно, не то с обидой на
то, что ветер заставил его вылезти из мешка, а потом так неожиданно стих, проговорил:
— Вот ушкуйник, вот разбойник! Ведь все понимает! Трепал палатку, как
медведь. Я думал — вот-вот сорвет. А теперь я укрепил палатку — он понял, что ничего
не сделать. Затих, не хочет зря работать. Вот умница-то!
Но затишье было обманчивым. Не успели мы вновь заснуть, как услышали глухой
гул. Он нарастал с каждым мгновением, перешел в вой, и ветер с размаху с невероятной
силой ударил в другую сторону нашей палатки — уже с северо-востока. Сергея это так
рассмешило, что он не скоро мог выговорить:
— И с этой стороны ничего не получится! Здесь такие же тяжелые камни. Моя
взяла!
И действительно, «его взяла». Хорошо натянутая палатка только гудела, точно
кожа на барабане. Ни одной слабины, ни одного хлопка парусины. Значит, опасаться за
судьбу палатки не было основания. Сколько ветер ни свирепствуй, она выдержит.
Журавлев еще долго издевался над ветром, словно над живым и понимающим
существом. Он называл его то безногим [197] уродом, то шумливой бабой, то
безмозглым дураком и продолжал смеяться. Я уже месяц не слышал от него ни смеха,
ни песен и теперь был очень доволен, что ветер — этот «безногий урод», «умница» и
«ушкуйник» — так развеселил моего товарища.
Ветер выл, бешено гнал тучи снежной пыли, свистел по-разбойничьи, а нам,
защищенным от расходившейся стихии только тонкой парусиновой стенкой, было
хорошо и весело. Мы еще долго не спали, пока усталость не взяла своего и метель не
убаюкала нас своей бесконечной песней.
Утром вьюга продолжалась с еще большей силой. Она была низовой — без
снегопада. Вверху, сквозь вихри поднятого снега, иногда голубело безоблачное небо и
виднелся огромный красный шар солнца. А внизу был настоящий ад. Ветер несся с
северо-востока. Повидимому, здесь преобладают ветры этого румба. Северо-восточная
сторона столбика на астрономическом пункте за 18 лет выбелена и отполирована ими,
точно хорошим краснодеревщиком.
Еле справляясь с ветром и несущейся снежной пылью, мы набрали камней и на
высоком бугре выложили большой гурий. Это будет примета, которую всегда можно
легко найти.
К полудню метель ослабела. Видимость улучшилась. Мы забрались в палатку и
разожгли примус, собираясь поесть и двинуться в обратный путь. Но не успели еще
растопить снег, как снова пришлось вылезать наружу.
Сначала послышался гул, покрывший и вой ветра и шум рядом стоящего примуса,
словно поблизости с грохотом проходили сотни танков. Потом раздался далекий,
приглушенный взрыв, за ним второй, третий... Не понимая, что случилось, мы
потушили примус и выскочили из палатки.
Гудело море. Мы выбежали на берег и остановились в изумлении. Насколько