По острию ножа
Шрифт:
Они пытались столкнуть друг друга в черное жерло провала, борясь за каждый миллиметр пространства.
Быстро передвигаться после контузии Иван не мог, но в драке они едва ли уступали друг другу.
Говорят, в последние мгновения жизни, например, когда человек тонет, в его памяти может промелькнуть вся жизнь. Ничего такого с Овсиенко не произошло. А вспомнил он произведение Лермонтова, которое учил еще в школе. Там два героя ведут поединок на такой же вот горной площадке, высоко в горах. И тот, кто окажется побежденным, тут же свалится к чертовой бабушке в пропасть, где упадет на острые скалы и неминуемо погибнет…
Все-таки силенок и выносливости у противника оказалось побольше. Он понемногу оттеснял Ивана к краю пропасти, из которой веяло прохладной сыростью. Это придало ОМОНовцу сил, и он рванулся в сторону от опасной черты. Чеченец схватил бойца за руку и попытался вывернуть ее назад — точно так, как Овсиенко проделал недавно с ним там, внизу, близ рва, опоясывающего учебный лагерь.
Иван опять увернулся, однако силы его были на исходе. Сказались и контузия, и бессонная ночь, и неподвижное лежание в грязной жиже на дне рва, когда каждую минуту его «для профилактики» могла прошить бандитская пуля.
Видимо, его состояние почувствовал и боевик. Он все решительнее прижимал ОМОНовца к краю.
Тогда Иван решился на отчаянный маневр: обхватил его и изо всей силы толкнул в провал. Пусть хоть одним недругом меньше на земле будет…
Оба покачнулись, и чеченец отчаянным усилием оттолкнул бойца, пытаясь освободиться. Овсиенко успел упасть на четвереньки и остался на краю, а тот с диким воплем, разбудившим настороженную тишину, полетел в провал.
Иван хотел подняться, но не было сил. Руки и ноги дрожали от напряжения, голова кружилась. Тогда он распластался на каменистой почве, перевернулся на спину и уставился в небо, которое к этому времени начало понемногу очищаться от облаков. Силы покинули ОМОНовца, он не мог пошевелиться. Разглядывал звезды, которые проглядывали сквозь проредившиеся тучи, и в голову лезли дурацкие мысли вроде того, что в Забайкалье звезды совсем не такие, как здесь, в Чечне.
— Ну а что же это за страшная тайна, которую не сумел пронюхать даже начальник чеченского отряда? — спросил генерал Матейченков, когда Овсиенко сделал паузу.
— Тайна совсем простая, — произнес ОМОНовец. — Ходили мы на учениях мимо этой пропасти каждый день, то туда, то обратно, и только косились, когда обходили опасное место. А Игорь, извиняюсь, наш командир, однажды возьми и скажи: «Нам надо эту пропасть освоить…»
— Как освоить? — спросил кто-то.
— Ну, не совсем приватизировать, — пояснил майор, — хотя бы чуток поучиться подъему и спуску по крутому склону. А то все мы, друзья, гор практически и не нюхали.
Стоят бойцы у края, сгрудились, заглядывают вниз. Дело было ясным днем, солнышко светило, птицы пели в кустарнике. И чем больше заглядывали, тем менее страшной казалась им эта самая пропасть. Склон, правда, крутой, но не отвесный же! И кустарником весь пророс, корни у него жилистые, крепкие, есть за что в случае чего ухватиться.
— Будем тут учения проводить, — решил майор. — С завтрашнего дня. Каждому взять с собой необходимое снаряжение.
Кто-то пошутил:
— Парашют?
— Парашют бы не помешал, — ответил майор без тени улыбки, — но у нас его нет. Посему возьмите саперные лопатки, кирки, тросы, чтобы страховать друг друга. Попробуем освоить спуск.
— На самое дно?
— Да здесь до дна всего ничего, — ответил Геращенко. — Посмотрите, вон оно просвечивает сквозь зелень.
— Точно.
— Даже ручеек маленький виден.
— Вон он, петляет…
— …Так вот и начали мы осваивать этот спуск, товарищ генерал, — продолжил свой рассказ Овсиенко. — Убили на это дело около недели.
— Трудно было?
— Ужас! Пока ступеньку вырубишь, пока закрепишься на ней, — семь потов сойдет. Мой приятель — это который погиб потом, когда был рядом со мной, во рву, — едва не сорвался. Ступенька под ним обвалилась.
— Как же он спасся?
— Успел за куст ухватиться, который рядом рос. Ладони в кровь ободрал чуть не до самой кости. А майор еще изругал его, на чем свет стоит: не получится, говорит, из тебя классного альпиниста!..
— Ну, и довели вы эту лесенку до конца?
Овсиенко пожал плечами:
— А куда денешься?
— Вот это и есть ваша тайна?
— Ну да. Она нам жизнь спасла. Потом я узнал, что несколько бойцов при спуске разбились насмерть… Дело-то ночью было. Но большинство дна достигло.
— А с тобой как дело было?
— …Сколько времени я пролежал без движения на земле — не знаю. Часы, что были на руке, остановились. Потом я увидел, что небо начинает явственно бледнеть, и испугался, что рассвет может застать меня на дороге, где я стану добычей любого случайного чеченца. Мирные люди здесь не ходят, а для вооруженного бандита я представлял бы собой отличную мишень…
Иван подполз к краю пропасти, отыскал первую ступеньку спуска, который они соорудили, перевалился через край и, придерживаясь за выступающие корни кустарника, приступил к рискованной операции по спуску…
Далее в своем рассказе старший сержант опустил ряд подробностей. Он все же, едва несколько раз не сорвавшись, достиг дна. На камнях лежали несколько разбившихся ОМОНовцев. Трупы успели закоченеть.
Живых здесь не было.
По еле заметным следам Иван определил направление, в котором пошли друзья, и двинулся следом. Но сначала напился из ручейка, вода в котором была чистая, как слеза. Он поднимал голову, переводил дыхание и снова припадал к воде. Пил, пил и никак не мог напиться. Внутренности горели.
Дно пропасти постепенно расширялось, искать следы прошедшего отряда становилось все труднее. Голод Овсиенко утолял дикими ягодами, черемшой, однажды удалось поймать ящерку.
Ближе к вечеру, когда он продирался сквозь купу вездесущего дикого орешника, неподалеку прозвучала грозная команда:
— Стой! Стрелять буду.
Русская речь музыкой отозвалась в ушах.
— Эй! — крикнул он. — Это отряд Геращенко?
— А ты кто такой?
— Да свой я, свой!
— Я те дам свой. Ни с места.