По поводу одной машины
Шрифт:
— Ты не думай, я тебя понимаю. Очень даже понимаю.
Вот она, эта машина, которую называют по-американски «Vanguard» — «Авангард». Она установлена в отдельном зале, облицованном светлой плиткой и отгороженном от цеха «Г-3» несколькими столбами. Места для нее не пожалели. Сколько таких машин уместилось бы в этом зале? Три? Четыре? Козырек из небьющегося стекла отбрасывает на машину снопы белого света. Блестит покрытая эмалью поверхность; сквозь прорезь в кожухе видны заполненные до отказа катушки; на приемном барабане всего несколько витков, два-три, не больше; по всему видно, что машину только что наладили, подготовили к пуску. Внушает ли она страх? Скорее не страх, а робость.
Марианна ходит, ходит вокруг нее. Смотрит то на нее, то на свои
— А ведь проще этой машины нет, во всяком случае у нас, в «Г-3». Работать на ней — пара пустяков. Зеленая кнопка — пуск. Красная кнопка — стоп. Рычажок — вон тот, что рядом с тобой, — для резкой остановки. Его отводят в случае обрыва проволоки. Если б не эти обрывы, знаешь что я бы тебе посоветовал? Запусти свой «Авангард» и иди себе, гуляй по набережной, пока не подоспеет время менять катушки. Видишь прорезь? Она как раз для того и служит, чтобы определять, нет ли обрыва: когда проволока обрывается, слышно, как конец бьет по щитку: тик-тик-тик-тик… Надо смотреть в оба, иначе кабель, которому полагается быть, предположим, шестижильным, получится пятижильным. Ты на оба уха хорошо слышишь?
— Думаю, что да. Слышу.
— Я знал одного парня из Марке (его уже нет в живых), так у него одно ухо, правое, было наподобие радара, а на другое он был глух, как тетерев. В конце концов попал под трамвай: налетел на него слева. Ну-ка, слышишь?
Он снял с руки часы и поднес к правому уху Марианны.
— Только, пожалуйста, без вранья! Слышишь?
— Да.
— А этим ухом?
— Тоже.
— Итак, обнаружив обрыв, берешь оборванный конец проволоки и, хорошенько натянув его, вгоняешь вот сюда, в повив. Предварительно выключив мотор, разумеется. То есть, дождавшись, когда машина полностью остановится, чтобы можно было залезть в прорезь… — После небольшой паузы, заспешив — После чего вызываешь сварщика. Тебе повезло — он у нас красивый парень. По крайней мере так считают твои товарки. Они говорят, что взгляд у него пронзительный. Так на чем, бишь, мы остановились?
— Вызываю сварщика.
— Прекрасно. Предположим, что он приварил концы проволоки и ушел. Нажимаешь на зеленую кнопку и — пошло! Каждые сорок-пятьдесят минут надо менять катушки. Приподнимаешь защелку, снимаешь пустую катушку, вставляешь полную, опускаешь защелку. Но скачала хорошенько удостоверься, что машина окончательно остановилась… что ничто не двигается…
После еще одной паузы, еще более торопливо:
— Для тяжелых катушек пользуешься домкратом. Вот это называется домкрат. Материалы доставляет Маркантонио. Его фамилия Инверницци. Тот самый, который разъезжает на мотокаре «Форклифт», ты его видела. Он меняет катушки, когда они заполняются или когда меняется режим работы. Вот я и познакомил тебя с твоими помощниками.
— А что еще?
— Больше ничего. Ей-богу, ничего!
Марианна продолжает расхаживать вокруг машины. Обошла два раза. Остановилась. Встала перед пультом управления.
— Значит, надавить…
— Нажать…
— На эту пуговицу…
— Кнопку…
— Нажать на кнопку…
— И — поехала! Со скоростью сто километров в час. Кроме шуток, легкого кабеля за час получается один и шесть десятых, а то и семь десятых километра. Когда испытывали, так и было, ей-богу! Да и потом тоже, пока не… пока она работала. Тебя как звать?
— Колли, Марианна.
Он встает рядом с ней, подносит указательный палец к пульту управления.
— Ну так как, Марианна? Хочешь, я нажму на эту кнопку? Или не надо? Решай, чего молчишь?
— А та девушка, которая здесь работала…
— Не девушка, а замужняя женщина. Уже в летах.
— …почему она ушла?..
И, вскинув голову, не крикнула со злостью, как хотелось бы, а всхлипнула сухим горлом:
— Да что вы надо мной издеваетесь? Все обманываете и обманываете!
Рука Берти падает вниз, снова поднимается и снова бессильно падает, и так несколько раз. Голубые глаза его еще больше затуманились.
— Какой же я дурак, ей-богу! Этот гадюка Рибакки ничего тебе не сказал… Не сказал даже, что… Боже мой! — спохватывается Берти. — Вдруг он узнает, что я обозвал его гадюкой…
Марианна встает к «Авангарду» спиной и, секунду поколебавшись, делает шаг вперед. Берти хватает ее за локоть. Схватил и тотчас отпустил.
— Э-э, нет! Хочешь уйти — воля твоя. Но оскорбить меня, назвать обманщиком и уйти, оставив в дураках, не позволю! — горячится он.
— Я хочу домой.
— Ладно, ладно! Но зачем же убегать, не зная, от чего бежишь?
Он умолкает. Чувствует, что сопротивление ее не сломлено, но она все же его выслушает. А потом пусть уходит.
— Наш инженер — человек с головой. Как специалист он, без сомнения, самый знающий из всех, с кем мне приходилось работать. Что он говорит? Он говорит, что нет в цехе «Г-3» более простой и надежной машины, чем эта… Как ему возразишь? Не могу, ей-богу, не могу. А слышала, что говорят Гавацци и компания? Что они врут? Этого я тоже не могу сказать. Ей-богу, не могу. Как я могу сказать, что все это чепуха и что виновата сама Андреони? Не могу. Будь она такая, как эти вертихвостки, — другое дело. Между прочим, диву даешься, зачем только отдел кадров таких берет. Я лично их насквозь вижу, как только появляются на пороге… А Андреони — женщина пожилая, степенная, внимательная. Муж у нее — типограф, наборщик первоклассный; сын служит в банке, дочка учится в монастырской школе… Не думай, что это не имеет отношения к делу. Для рабочего человека все это очень важно. Очень, очень важно. Ведь если у женщины переживания, заботы или ветер в голове… Потому я ее и выбрал. Да, да, это я ее выбрал. И даже не потому, что надо было работать на «Авангарде». Просто речь шла о новой машине, а на новых машинах должны работать старые рабочие. Все шло гладко, месяца два. Или около того. Эх, дорогуша! Уж, кто-кто, а я, казалось бы, всего на своем веку насмотрелся, сам всю жизнь маюсь и вижу, как люди маются, но в такие минуты… когда эта несчастная…
— Она… умерла?
— Как это — умерла? Что ты выдумываешь? — Он поднимает правую руку. — Нет не эта. Другая. — И правой ладонью резко ударяет по бессильно повисшей левой руке чуть пониже локтя. — Вот здесь. Еще слава богу, что удалось вытащить, иначе… Вот что она сделала…
Он показал, как она сунула руку в прорезь. С опаской, стоя на почтительном расстоянии, хотя машина не работала.
— Я в этот момент находился вон там, между теми столбами. В то утро со мной творилось что-то неладное. Только пришел в цех, подписал учетные листки и — сюда. Вижу, работает спокойно, абсолютно спокойно. Мне бы надо сходить к начальнику за новыми расценками, а я — ни с места, стою как вкопанный, слежу за каждым ее движением. Так что я все видел — видел, как она сунула руку в прорезь, не оттянув тормозного рычага. Я даже вскрикнуть не успел. А уж когда закричал, то…
Марианна отвернулась. Мужчины и женщины в промасленных, похожих на маскировочные комбинезонах застыли на местах; никто не интересовался, что происходит между ней и этим Берти. Между ней и этой машиной-убийцей. Она снова смотрит на Берти, переводит взгляд на «Авангард», потом снова на Берти, снова на «Авангард»… Явно ждет предлога — движения или слова, — чтобы уйти. Пока длилось это бесконечное ожидание, что-то зашевелилось — задвигались катушки. Сквозь прорезь видно, как они легонько покачиваются вместе с люльками. Клеть завертелась, натянула проволоку, поволокла ее к захвату. Все быстрее и быстрее. Из глубины взметнулся ветер, и с ним — разноголосица звуков. Вот они набирают высоту, становятся все громче и громче, пока не сливаются в один протяжный голос. Ни клети, ни проволоки уже не различить. Видны лишь катушки, чуть покачивающиеся в своих люльках в вихре ветра. А за захватами, будто из ничего, возникает ровный, плотный, блестящий кабель. Он тут же вытягивается, охватывает вытяжной барабан, наворачивается на приемный барабан, сжимает его плотными компактными витками.