По праву сильного
Шрифт:
Но Гордеева не устраивают мои попытки отползти. Он прет на меня, пока я задом не упираюсь в лестницу детской горки. Нависая надо мной, Ящер развивает свою мысль:
– Ты забыла, но я напомню: я своим не делюсь, – его рука преграждает мне путь к побегу, я оказываюсь заперта между железками и его телом.
– Я не твоя! – пищу я, но звучит крайне неубедительно. – У тебя нет на меня никаких прав.
Чего врать? Ревность Гордеева мне льстит.
Но это не значит, что я позволю ему вмешиваться в мою жизнь!
–
Денис недолго думая отбирает у меня цветы, стебли послушно выскальзывают из ослабевших от волнения пальцев.
Закинув их на горку, он прижимается ко мне так плотно, что, несмотря на разделяющие нас слои одежды, я смущаюсь, настолько его движение откровенное, собственническое.
– У меня есть все права. И спрашивать разрешения я не буду.
– Ты слишком самоуверен, у меня есть свои желания, и я…
– Отлично. Поговорим о твоих желаниях, – соглашается Гордеев, но в его голосе слышится непоколебимость. – Ты сейчас ведешь себя глупо и вопреки тем самым желаниям, о которых говоришь. Я тебе нравлюсь, Ксюш. Это знаешь ты, это знаю я, об этом кричит твое тело, из-за этого все твои обиды…
Я вспыхиваю. Он прав, ну и что? Да, нравится! Нравится – не то слово! Совершенно не подходящее! И теперь я должна молча со всем соглашаться?
– Мои чувства, какими бы они ни были, – разъяренно шиплю я, – это еще не все! И я никогда не пойду на односторонние зависимые отношения!
Меня раздирает от желания задать вопрос: «А ты? Насколько тебе нравлюсь я?».
Ежу понятно, в кровати я его устраиваю. Но ведь меня в любой момент сможет заменить другая!
– Ты сейчас притворяешься? – глаза Дениса сужаются. – Тебе мало того, что я могу дать?
Непонятно с чего беленится он. Я хлопаю глазами. Это он о чем? О цацках? О шмотках? Анальной пробке? Мне кольцо надо, придурок! Или хотя бы признание в любви! Никуда я с этой эгоистичной козлиной не поеду! У меня здесь своя жизнь! Семья, учеба, друзья!
Упрямо выставляю вперед подбородок.
– Ничего мне не надо.
– Значит, я сам решу, что у тебя будет, – психует Гордеев.
Ящер хватает меня за руку и волочет обратно к дому на такой скорости, что я через шаг спотыкаюсь.
– Отпусти меня, – пытаюсь упираться. – Меня ждут!
– Хрен тебе. Он уже уехал. Не дурак.
– Зато ты дурак! Все равно отпусти! – требую я, но мы уже возле подъезда.
– Открывай, – командует злющий Денис.
– Не буду! – нелогично протестую я.
Этот бугай, недолго думая, просто дергает дверь со всей силы, и та с жалобным сигналом домофона распахивается. Гордеев втаскивает меня внутрь, и я начинаю лупить его по спине. Вряд ли я могу сделать ему больно сквозь кожу куртки, но мне надо выплеснуть злобу на собственное бессилие.
Денис разворачивается ко мне и, притянув к себе хозяйским
Я скачала по этим губам, но лишь на несколько секунду позволяю себе ими насладиться, а потом кусаю Гордеева. Денис не обращает на это никакого внимания.
Внезапно, когда я сосредотачиваюсь не на препятствовании передвижению, а на сопротивление поцелую, он забрасывает меня на плечо и взбегает на второй этаж. Звонит в мою дверь и, дождавшись, пока мама ее откроет, заносит в прихожую, как мешок с картошкой.
Такого позорного возвращения домой в моей жизни еще не было. Даже тогда, когда я в одиннадцатом классе впервые попробовала ликер на днюхе у подруги, и меня развезло к чертям.
Поставив меня перед мамой, встретившей наше появление с квадратными глазами, Гордеев, придерживая меня за шкирку, объявляет:
– Комендантский час!
И уходит, оставляя меня бесноваться.
Глава 52
Ранним пасмурным утром панда Ксюша крушит кухню.
Не специально.
Всю ночь я вертелась с бока на бок, кипя и негодуя, и теперь зависаю на каждом шагу, ставлю чашку мимо стола, насыпаю сахар мимо сахарницы, психую и хлопаю дверцей посудного шкафчика так, что блюдца жалобно дребезжат.
Последней каплей становится коробка молока, которую я поставила в холодильник как-то не по фэн-шую. Она заваливается на бок, и ее содержимое прежде, чем я успеваю исправить положение, заливает всю полку и стекает в овощной отдел.
Мама, косящаяся на меня с опаской после моей вчерашней истерики, подходить ко мне не рискует. Мы так с Лешкой вчера орали друг на друга, что ей очевидно, что у меня не все дома.
Но когда я начинаю всхлипывать, пытаясь собрать чертово молоко, моя интеллигентная мама рявкает:
– Да плюнь ты на него нахрен!
– Не могу, – вою я. – Я его люблю-у!
– Я про молоко! – она захлопывает дверцу.
Я слышу шарканье в коридоре. Великий морализатор проснулся, сейчас опять будет жрать мне мозг. Я вчера всего уже наслушалась.
– Ты прекратишь истерику? – сурово спрашивает мама.
– Нет, я не в состоянии, – огрызаюсь я, – и не вижу смысла, этот, – киваю я в сторону коридора, – все равно сейчас меня заведет по новой.
– Я с ним поговорила вчера. Он будет держать свое мнение при себе, – мама поджимает губы.
Неожиданно. Я была уверена, что она также не одобряет меня.
– Ты злишься? – спрашиваю я, глядя исподлобья.
Мама, помолчав, отвечает:
– Денис – неплохой мальчик, но зря ты с ним связалась.
Я закашливаюсь. Мальчик. М-да.
Она двигает вазы с Гордеевскими цветами, освобождая на столе место для чашек. Мне выдает эмалированную кружку с муми-троллем, потому что я уже расколотила одну керамическую.